У Гонория так и не появилось собственных детей, его бедная, всеми забытая жена умерла молодой. А затем его священное величество начал проявлять к своей сестре нечто большее, чем просто теплые братские чувства.
Объектами любви императора нередко становятся члены его семьи: хорошо известна чрезмерная привязанность Нерона к своей матери, а Калигулы — к сестрам. Даже Гай Юлий Цезарь однажды видел во сне, как насилует собственную мать, хотя прорицатели и успокоили его, заверив, что это символ покорения им Матери-Земли. Поскольку сам император был священного происхождения, то чувствовал: только равный, имеющий такую же божественную сущность, мог разделить с ним ложе. Более того, многие постоянно плели интриги, желая убить его. Вероятно, единственное, кому кесарь был в силах доверять в постели — его же плоть и кровь. Но порой его собственные плоть и кровь и были своего рода заговорщиками, и такое поведение, регулируемое правилом «безопасность — в инцесте», видимо, являлось неблагоразумным.
Галла могла пойти на конфликт с любым человеком. Но конфликт со своим братом-императором она не могла ни предвидеть, ни устроить…
В то время при дворе императора появился молодой кавалерист приблизительно двадцати пяти лет от роду, старший сын знаменитого Гауденция — главного начальника кавалерии, прикомандированной к реке Дунай. Высокий, стройный, серьезный и рассудительный не по годам, юный полководец удивительно быстро вырос с командующего кавалерийским отрядом из восьмидесяти человек до трибуна легиона и легата. Теперь, не совершив на этом поприще ни единой ошибки (а что гораздо более важно — при власти, где тесно сплетаются политика и военное дело), нанеся ряд оглушительных поражений нескольким вражеским племенам, находящимся на границе с Римом, он получил высшее звание, став самым молодым военачальником за двести лет.
Стратег Аэций.
Аэция хвалили и уважали повсюду. Говорили, что сын Гауденция скорее умрет, чем не сдержит свое слово. Когда он давал обещание, то оно было таким же нерушимым, как и великая цепь, которая пересекала бухту Золотой Рог в Константинополе в годы войны.
Красивый, словно Аполлон, но жесткий, словно кожа для седла, Аэций маршировал, подобно Цезарю, ехал и спал наравне со своими людьми. Воины уважали его за это. Когда громко стучали капли дождя или на вершинах Альп в начале весны или поздней осенью барабанил град, большинство полководцев спешили укрыться в крытых повозках и экипажах. Но Аэций наклонял голову, натягивая шерстяной плащ, пропитанный гусиным жиром, и продолжал ехать в бурю, прячась от сильной непогоды не более, чем самый непритязательный из его легионеров. Он ехал без остановок и без оглядки.
