— Нельзя сердиться на шутку, бек. Знаешь — ради красного словца не щадят и родного отца.
— Даже родного отца! — подхватил Гани. — А что уж говорить о каком-нибудь мулле или ишане, бае или беке?
Бек снова сделал вид, будто ничего не слышит. Жами-тамбур, одобрительно хмыкнув, взял в руки дутар и начал наигрывать, а потом сделал Махаматджану знак начинать.
И полилась песня:
К многим лекарям я без толку ходил
С просьбой о лекарстве от моей печали.
«Если бы ты сильным в этом мире был,
Так и не скорбел бы», — дружно отвечали.
Начав первую часть, Махаматджан еще смущался, голос его слегка дрожал. Но Жами сделал ему знак: «Не бойся», Махаматджан воодушевился и вторую часть спел уже уверенно. Теперь его голос обрел свою силу и, вторя дутару лад в лад, тон в тон, звенел свободно и ярко:
Впрочем, даже тот, кто прожил тыщу лет,
Царствуя, казня и собирая дани,
Ослабев под старость, уж не сможет, нет,
Убежать от бед, от тягостных страданий.
Правда, мастеру были заметны две ошибки певца, когда он чуть выбился из тональности, но Жами-тамбур отлично понимал и сложность исполнения и волнение исполнителя.
Много у аллаха под луной рабов,
И у всех печальна их судьба людская,
Но никто на ведал про такую боль,
От которой мучусь, заживо сгорая.
Когда талантливый певец всем сердцем отдается песне, она звучит совершенно. Прославленный Рози-тамбур как-то заметил: «Ханлайлун» — дивная песня. И самое прекрасное в ней — третья часть. Может быть, Махаматджан знал об этих словах, а может, и вправду именно к третьей части песни каждый исполнитель полностью находит себя в мелодии, но именно этот кусок прозвучал у певца без малейших погрешностей.
Слушатели сидели без движения, целиком попав под власть песни. Жами склонил голову над дутаром и звенел струнами. Будто соловьи со всего сада слетелись к этой беседке и вторили певцу.
О аллах, за что вся эта мука мне?
Почему такая послана мне участь?
Коль нельзя иначе — сам хоть жги в огне,
А земным врагам не позволяй так мучить…
И снова не подвел мастера Махаматджан, хотя эта часть и не вышла у него настолько законченной, как предыдущая. Но все равно Жами уверенно перешел к пятому, последнему разделу:
Почему, аллах, для всех я только плох?
Никогда не слышал доброго я слова…
Только боль и муки, только сон и вздох,
Я не знаю в мире ничего иного…
Птице сесть всегда труднее, чем взлететь. Так и песню закончить как надо, гораздо сложнее, чем начать ее. Самым главным в песне всегда была и останется ее концовка. И здесь у Махаматджана сказался недостаток подготовки. Видимо, он опять разволновался, голос у него задрожал, и он несколько сбился с такта.
