А он и одобрил! Антония никогда никому не рассказывала, но с Чеховым она беседовала регулярно. Вот чего-чего, а фантазии ей не занимать! В её размышлениях, послеполуденных дрёмах и ночных снах писатель нередко приходил в её дом, усаживался в кресло напротив письменного стола, снимал шляпу, клал её на колени, пристраивал, прислонив к креслу, свою трость… И говорил. Говорил о том, что именно она нынче главный проводник и последователь его жизненной философии, его идей… что только ей он доверил бы переосмысление его наследия… что ей он и доверяет это сделать всенепременно, потому как сегодняшняя Россия требует заново говорить о том же самом, о чём он писал более ста лет назад, только в преломлении к дню нынешнему, ужасному, страшному, кошмарному… Ей даже виделось, как Антон Павлович берёт свою трость, встаёт, подходит к ней, сидящей за своим «станком», и кладёт трость ей на плечо, как бы посвящая в «чеховство». То есть, в тему морали, добра и нравственности. Признавая за ней право на эти темы, на рассуждения и поучения народа. Её герои говорили, к примеру, так, пусть и не совсем грамотно: «Толстой, я уже не говорю о Чехове, — головами бились, томищи книг исписали, чтобы объяснить, что есть добро, а что зло. И где же тем не менее человек? И кто он? Стал ли лучше? Умнее? Добрее? Прозорливее?».
Любому полуграмотному читателю становилось очевидно, что автор сего произведения, безусловно, знает о добре и зле всё и даже больше. Он-то точно давно уже и лучше, и умнее, и добрее, и прозорливее всех на нашей многострадальной земле. И имеет полное право на суд и даже расправу… Впрочем, в силу чистейшего благородства человек с душой а-ля Чехов, на расправу категорически не способен, а может лишь скорбно качать головой, собрав бровки домиком, а ротик гузкой, страдая от всех грехов своего народа одновременно.
Было удивительно сладко ощущать прям таки пуповинную связь с Антоном Павловичем! И Антония написала целую книгу, по мотивам произведений великого писателя! Она, «посвящённая», адаптировала многие его рассказы к реальности наших дней. Он был восхищён! Да она и сама радовалась своей работе. И многие другие радовались, по крайней мере, все те, кого она считала людьми своего круга… Масик даже плакал от умиления, когда впервые прочитал ту книгу ещё в рукописи.
А какой-то критик (дай бог ему здоровья!) наконец-то назвал её Чеховым современности. Собственно, этого она и ожидала, такого признания. Цель была достигнута.
