— Да-да, — тут же вспоминалась мне эта поездка. — Помнишь, как на Трафальгарской площади патлатый дядька забрался в цветник около колонны и хотел толкать речь?
— А потом мы сели в туристический автобус, на второй этаж…
— И вышли у Тауэра, а там было закрыто, то ли санитарный день, рыцарей чистили, то ли поздно уже было…
— Поздно, пять вечера.
— Да, верно.
С каждым днём мы всё больше убеждались, что помним не просто похожее. Одна у нас была память, общая. Мы оба помнили, как подавали заявление в Насиминский Дворец счастья, но в день регистрации прорвало водопровод, и бумаги нам пришлось подписывать в затрапезной комнате, куда вода не добралась. Я не запомнил, Ира подсказала, что на стенах там висели спортивные вымпелы и грамоты. Свадьбу перенесли на другой день, и, когда Ира выходила из машины, с её ноги упала туфля…
С Лилей у нас было почти то же самое, с той разницей, что во Дворце счастья всё было в порядке, и вышли мы в зал регистраций под марш Мендельсона. У Лили болела нога — подвернула, поднимаясь по лестнице. Она хромала, и я поддерживал её под руку…
За эти дни мы с Ирой ни разу не коснулись друг друга, хотя мне всё время хотелось делать то, что много раз… обнять, крепко-крепко прижать к груди, заглянуть в глаза, сказать «родная моя, мы вместе, всё будет хорошо», но я понимал, что сижу на скамейке с почти незнакомой женщиной, и не знал, как она отнесётся, если…
То есть, знал, конечно, и она знала: хотела того же, что и я, и тоже, не понимая себя, не могла протянуть ко мне руки и сказать, как обычно: «Мишенька, у меня холодные ладони, согрей». Ира тоже стеснялась двусмысленности, а однажды, пристально посмотрев мне в глаза и увидев в них разрешение говорить всё-всё, даже такое, что может причинить боль, сказала медленно, тщательно подбирая слова:
— В тридцатом, когда ты… тебя не было уже год… ко мне посватался старичок… Игорь Матвеевич его звали… сам себя он называл Игаль… я жила у Жени с Костей, с внуками помогала… но чувствовала, что…
— Да, — пробормотал я, не позволив ей сказать, что, какие бы дети и внуки ни были хорошие, всё равно жить с ними — это быть или обузой, или нянькой, а мы с Ирой… то есть, она уже после того, как я… В общем, я её понял и кивнул, чтобы она не говорила о том, что тяжелее всего.
— Хороший он был человек… Я не смогла. Он меня не понял, по-моему. Решил, что я жертвую личной жизнью ради дочери и внуков. А я не представляла, что другие руки будут…
