— Разрешите?..
— Саша?! — очень удивилась учительница. — Входи. Как же так, дежурная, да еще и опаздываешь?
— Я… ходила за мелом, — пролепетала та.
— О меле надо заранее беспокоиться…
За все четыре года, что она учится в школе, Саше не сделали столько замечаний, сколько она получила в один этот злополучный день.
Дома она не выдержала и расплакалась. Мама, Нина Васильевна, гладила ее по голове и как могла утешала:
— Ну, будет, будет, моя лапушка. Успокойся. Ничего страшного не произошло.
— Это все он, он, Черенок, — всхлипывая, говорила Саша. — Он меня измучил. Я видеть его не могу!
— Да неужели так уж никакой управы нет на вашего Черенка?
— Ты скажешь, мама! Это же все знают: Черенок неисправимый. И учителя уже махнули на него рукой, и пионервожатая. Даже сам директор школы.
— Потерпи немного. Вот скоро переедем на другую квартиру. Будешь ходить в другую школу. Школа там новая, хорошая, со стадионом, теплицами.
Саша прижалась к матери.
— Так жалко уезжать…
— И Черенка жалко?
— Ты скажешь, мама! Из-за него я бы хоть сегодня переехала.
— Сегодня не получится. К Первому мая обещают вселять.
— А четвертый класс я в своей школе буду заканчивать?
— Придется, дочура, — сказала Нина Васильевна. — Осталось-то месяц всего. Выдержишь еще месяц этого ужасного вашего Черенка?
— Постараюсь, — ответила Саша и неожиданно обрадовалась: как ни неприятен ей Витька Черенок, а все-таки жаль было бы именно сейчас расставаться со своей школой. — Этот год доучусь, — сказала она, — а уж в пятый класс пойду в новую школу.
Если повернуть голову немного направо и скосить глаза, то вторая парта в первом ряду видна, как на экране в кино. Там сидит Саша Полякова.
Коситься на вторую парту Витька Черенок стал в этом году. В третьем классе он, бывало, и вертелся на уроке, и плохо слушал рассказ учительницы, но глаза никуда не косил. А что теперь с ним сделалось, он и сам не понимал. По правде сказать, и не задумывался над этим. Интересно смотреть ему на девчонку в первом ряду, вот и смотрит. Что здесь такого! Никому не запрещено, каждый может смотреть куда хочет. А что глаза косит, то это для маскировки. Зачем ребятам знать, на кого он смотрит. Это его дело, личное.
И потому Витька все смотрит, косится на ту парту. Если он даже закроет глаза, то все равно отчетливо видит тугую недлинную косу, перевязанную капроновым бантом. Бант белый, с голубыми горошинами. Горошин Витька насчитывал то восемь, то девять, это оттого, как бант был завязан. И видит нос ее, такой пряменький, хоть линейкой проверяй. Ресницы над блестящим выпуклым глазом тоже прямые, как маленькие выставленные вперед пики. Казалось, тронешь пальцем — уколешься. На лбу, у виска, — жилка волнистая, голубоватая, словно река на карте, вложенной в учебник географии. И впадает эта жилка-река в крапинку с чечевичное зернышко. Отчего у нее такая крапинка? У Витьки на лбу тоже красуется отметина, но это боевая отметина: прошлым летом кидались с мальчишками на пляже камнями.
