«Смертыч» – так меня ещё никто не называл. Подумать только, парень ведёт себя, словно мы с ним вчера за бутылкой вместе «Катюшу» пели. О, сейчас я ему отвечу. Покойники изредка отрываются от реальности. Думают, если умерли, им больше ничего не угрожает. Напрасно. У меня нет мании величия, зато я терпеть не могу панибратство.
Я открываю рот, но меня опережает чеченец.
– Какой я тебе хач, козёл? – У него приглушённый акцент, так говорят кавказцы, – кажется, добавляя немного хрипотцы. – Хачи – это ваши друзья-свиноеды. Я – воин Аллаха. Ещё хоть один раз хачем назовёшь – Аллах свидетель, призрачным стулом в табло получишь.
– Ух ты! Надо же, хачу кликуха не понравилась! – веселится скинхед.
Чеченец хватает стул. Я простираю руку. Он замирает, как скульптура.
– Нет, вы оба просто феерические мудаки, – сообщаю я с отсутствующим видом. – У вас, судя по всему, и раньше мозга не было, а теперь он превращён в сжиженную туманную массу. Но это не повод устраивать разгром в Небоскрёбе. Я не буду топить вас в политкорректном говне по типу Евросоюза, и психолога вам тоже не вызову. Начнём с азов поведения покойников. Дорогой приятель со свастикой, я тебе ни хера не Смертыч, а Господин Смерть. Советую это прямо сейчас зафиксировать, я дважды не повторяю. Усёк? Отлично. Тогда вкратце растолкую то, чего ты до сих пор не удосужился понять.
Я смотрю скинхеду прямо в глаза. Он не мигает.
– Ты настолько тупой, что тебе даже на пальцах объяснять сложно, – грустно говорю я, повысив голос. – На любой вопрос в ответ два слова: «зиг хайль», остальное не колышет. Ты удосужился поинтересоваться переводом слова «хач»? Так вот, на армянском это «крест». Я не удивлён, отчего ваш национализм в такой заднице: весь стиль поведения – сплошной клубок противоречий. Ты думаешь, быть патриотом – это типа обрить башку, прицепить свастику, порвать на груди рубашку с воплем «Слава России!» – и идти домой кваску попить? Сколько ни мочи «чёрных» по переулкам, к вам меньше гастарбайтеров на расчистку улиц не приедет. Хочешь другой вариант? Сходи на выборы, избери новое правительство, пусть они примут законы против иммиграции, бога душу мать. На моей памяти ещё никто не перевернул мир, врезав в подворотне дворнику кастетом в ухо.
Чеченец, поправляя белую шапочку, довольно улыбается.
– Правильно, брат, – смеётся он. – И знаешь, вот ещё что этому ишаку скажи…
Я перевожу взгляд. Улыбка застывает у него на лице.
– Для тебя я не брат, а Эли Ажалла
