— Слишком глубока твоя вера в слова и в то, что посредством их можно передавать смысл.
— Нужно ведь во что-нибудь верить, — мягко сказал я.
— А если рассказчик порочен, а цели его сомнительны?
На миг я заколебался: была опасность, что слушатели потеряют ко мне интерес прежде, чем начнется действо, — затем решил внести ясность и сказал примирительно:
— Вероятно, мне не удалось объяснить мои цели. Прости меня. Надеюсь, сегодняшний рассказ уничтожит твои подозрения.
Священнослужитель не принял извинений. Напротив, все тем же ледяным тоном он процедил:
— Иншалла, посмотрим.
Я отплатил тем же, то есть не склонил головы.
Через несколько мгновений я вновь заговорил:
— В таком случае позвольте вернуть вас в тот вечер. Вам, должно быть, кажется невероятным, что мы можем заблудиться во время нашего путешествия, однако поверьте на слово: учитывая природу события, это отнюдь не исключено. Наши сугубо личные воспоминания сотрут каждую знакомую метку — мечеть и минарет, торговый ряд и прилавок с тентом, площадь, испещренную голубиным пометом, ведущий к ней лабиринт переулков. Самая земля искрошится в пыль под нашими ногами, в то время как красное небо Марракеша претерпит столько метаморфоз, что мы сочтем себя счастливчиками, если в конце пути еще будем способны ориентироваться.
Но это в будущем. Мы начинаем путь от мечети Кутубия, ибо тень ее минарета указывает на Джемаа. Мы двинемся медленно, почти на ощупь, словно во сне; мы пойдем по стрелке этого компаса, пересечем бульвар Мохаммеда V, минуем вереницу такси, что и в дневную жару, и в вечернюю прохладу терпеливо дожидаются клиентов. Между седьмым и восьмым автомобилями, в сумраке площади Фуко, благородный кипарис, подобно минарету мечети Кутубия, умаляет своим величием соседствующие с ним постройки. Я зову этот кипарис Вороньим деревом, ибо на ветвях его гнездится множество пустынных ворон. Именно они заставили меня мысленно отметить и другие знаки странной природы, предварявшие главное событие того вечера. Вороны тревожились, а это всегда не к добру.
Были и другие знаки. В городе пахло пеплом. Взошла полная оранжевая луна, окруженная кольцом света. Неестественно сырой ветер дул с гор, увлажнял волосы, холодил голову. Позднее воздух высушила красная раздвоенная молния, сполохом обнажив каждую выбоину мостовой.
Но, несмотря на все дурные предзнаменования, что были явлены в тот вечер, когда исчезли двое чужестранцев, я уселся на своем обычном месте — мое упорство в нежелании признать очевидное удивляет меня и по сию пору — и приготовился вести рассказ.
