— Это был рассчитанный риск, — тихо ответил Смайлз, так тихо, что Дорис пришлось напрячь весь свой слух, чтобы разобрать его слова.
— Ерунда, — перебил его спасатель. — Только две вещи могут заставить человека пуститься на подобный риск. Первая: если он любитель острых ощущений, человек, который любит прикидываться героем. Но второй тип людей… Они никогда не совершали подобных глупостей, они знают, какой это риск, но идут на него из-за любви. — Мужчина замолчал, бросив задумчивый взгляд на Невила, а Дорис почувствовала, как горячие, но целительные слезы катятся у нее из глаз.
Невил любил ее, и она не нуждалась в том, чтобы кто-то ей об этом сообщил. Неважно, что случится с ними в будущем, неважно, что Невил просто по щедрости своей натуры простит ее сомнения, — какая-то часть ее существа никогда не позволит ей простить себя, какая-то часть ее будет всегда сожалеть о том, что ей не хватило храбрости поверить ему.
Дорис неохотно открыла глаза. Сердце испуганно колотилось, пока она не осознала, наконец, что находится не в горах, а в кровати на ферме.
Несмотря на все ее протесты, на заверения, что чувствует себя прекрасно, в больнице настояли на тщательном обследовании. Слава богу, никаких внутренних повреждений обнаружено не было, и ее отпустили, предоставив заботам Невила и предписав полный покой.
В молочном напитке, которым напоил ее Смайлз, было нечто более эффективное, чем простое какао, хмуро подумала Дорис, ощущая свое непослушное тело.
Невил…
Дверь спальни отворилась, и он вошел, словно она в самом деле произнесла его имя. Настороженность исчезла с его лица, когда он увидел, что Дорис проснулась.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, приближаясь к постели.
— Так, словно сражалась с медведем не на жизнь, а на смерть, — шутливо ответила Дорис.
— Попробуй заменить медведя десятью тоннами глины, — мрачно предложил Невил.
Он настоял на своем присутствии в палате, когда с Дорис сняли защитную одежду.
— Это всего лишь царапины, — заверила медсестра, увидев его лицо. — Они выглядят опасными, но на самом деле скоро заживут.
Царапины или нет, но было в этом теле, покрытом синяками и кровоподтеками, нечто, вызывающее неодолимое желание бережно обнять Дорис, забрать себе ее боль точно так же, как он взял на себя всю вину за случившееся.
«Доверься мне… Обещай мне», — просил он ее, но теперь, покидая палату, он знал, что ее безопасность была скорее в руках судьбы и природы, чем в его собственных. Кто знал, насколько прочным окажется тот глинистый выступ? И все же у него не было выбора — он должен был оставить ее там и броситься за помощью.
