Опыты по эстетике классических эпох | страница 28



Золотой век Афин предстает как одна из самых трагических эпох в истории человечества, о чем как-то забывают при блеске и сиянии античного искусства, пусть сохранившегося в осколках, в руинах, в фрагментах. Что тут говорить о пессимизме греков при их веселости? Величайшая восприимчивость ко всем проявлениям жизни, природы и красоты - и тут нескончаемые бедствия и смерть, что несет сам человек, несмотря на свою роковую смертность. Мифологические фабулы, по сути, страшные сказки для детей и взрослых из глубин тысячелетий, просиявшие в небесах красотой олимпийских богов и героев, наполняются трагическим содержанием современной эпохи, с рождением трагического мифа и театра на все времена.

Если Софокл носился со своим умонастроением, в котором совмещались увлечение жизнью во всех ее проявлениях и пессимизм, что отдавало поэтической игрой, то Еврипид предстает трагичнейшим поэтом, по определению Аристотеля, но тут дело было не в том, что многие его пьесы оканчиваются несчастьем, такова обычная развязка трагедий, а в полноте разработки трагического мифа, с внесением изменений в известные фабулы мифов, с достижением уникального эффекта: в частной судьбе героя с мыслями и переживаниями не из глубин времен, а словно выхваченного из современной зрителям жизни, - выражения вселенского трагизма бытия.

Такова Медея в трагедии «Медея»... Она в высшей степени эмоциональна и умна, чтобы видеть свои переживания изнутри и оценивать свое положение, изначально трагическое. Она упоминает даже софистов, ее речь при всей поэтической силе, можно сказать, глубоко интеллектуальна, Ясон явно ей проигрывает в этом отношении, хотя упрекает ее в том, что она должна быть довольна уж тем, что он взял ее с собой из варварской земли в Элладу.

По сути, перед нами конфликт между варварством и эллинством, что свыше чисто человеческих качеств персонажей; а также чисто житейский, даже бытовой конфликт между покинутой женой и мужем, что усложняется тем, что Ясон собрался жениться на дочери царя, чтобы стать царем. А как же быть Медее, чужестранке, тоже царского рода, да еще волшебнице? Кроме ревности, всесильной в ее положении, она более всего боится, что станет для всех, в чужой стране, как покинутая рабыня-наложница, посмешищем, и та же участь ожидает ее детей. Медея, стеная, задумывает месть: у нее одна цель - доставить Ясону, ради которого она всем пожертвовала, пошла на престуления, в муках родила детей, такую же боль, какую он ей причинил.