Кто тебя предал? | страница 24

Уловив упрек в словах Эмиля Леже, я спросил:

— Но как же все-таки вам удалось вырваться из этого ада?

— О, это уже совсем другая история! Нас впоследствии перевели сюда, в Цитадель. Вы знаете, что такое Цитадель? — спросил Леже.

...Да, я уже знал Цитадель — страшный лагерь смерти, сооруженный в самом центре Львова, на горе Вроновских, в бастионах, построенных в середине прошлого века по приказу австрийского императора. На всю жизнь останутся в моей памяти надписи, обнаруженные нами на закоптелых стенах бастионных подвалов: «Тут умирали от голода русские военнопленные тысячами», «Доблестная русская армия, вас ожидает с нетерпением не только народ, но и военнопленные, обреченные на смерть! Как тяжело умирать!»

— Я хорошо знаю, что такое Цитадель,— ответил я.— Но ведь оттуда вырваться было еще труднее, чем из расположенного на окраине Рава-Рурской и слабее охраняемого лагеря?

— Нам никогда бы не удалось сделать это, если бы не помощь извне. Мы убежали оттуда ночью. Вместе с русскими нас было триста человек...

— Триста человек! — воскликнул я.— Ведь это же большой побег! Какая организация помогла вам?

— Мы думали тогда, что нам помог всего один человек,— сказал Леже.— Девушка. Милая девушка. Монахиня. Даже если нет на свете бога, каждый из нас будет молиться за нее всю жизнь как за подлинную святую...

По непонятной мне ассоциации я вспомнил дневную встречу с двумя священниками за стенами древнего Онуфриевского монастыря, где некогда печатал свои первые работы «друкарь книг пред тем невиданных», русский умелец Иван Федоров...

Монахиня? Никто не знал, кто она? А не знает ли об этом отец Касьян? Или отец Теодозий?

Когда я вошел в знакомую монастырскую келью, отец Теодозий сидел в удобном старомодном кресле и, как это ни странно, читал «Правду».

Я поздоровался со стариком, осведомился о его здоровье и, получив приглашение садиться, с места в карьер спросил, не известно ли отцу Теодозию что-нибудь о монахине, которая помогла бежать из Цитадели большой группе советских военнопленных.

Старик сразу изменился в лице и посмотрел на меня грустными глазами. Газета с легким шорохом выпала у него из рук и, опустившись на пол, покрыла стоптанные ночные туфли священника.

Помолчав, он тяжело вздохнул:

— Да, знаю, очень хорошо знаю. Эта монахиня была моей дочерью...— и зарыдал тяжко, глухо.

А я сидел перед ним совершенно ошеломленный.

Отец Теодозий встал, подошел к шкафчику и, открыв его, достал с полочки тетрадь в коричневом гранитолевом переплете. Он протянул ее мне со словами: