Спать он старался не более шести часов, прочитав в одной из медицинских статей, что человеку этого вполне достаточно. Иногда, правда, по воскресеньям позволял себе отсыпаться: вставал только в девять и даже пропускал обычную зубрежку английского. Надо же хоть изредка отдыхать. Однако, такое с ним случалось не часто.
По субботам, благо университет был открыт, он работал так же, как и в обычные дни, а в воскресенье, если ничего срочного не предвиделось, большую часть времени проводил в Публичной библиотеке. Надо было быть в курсе событий: кто что сделал, какие высказал соображения. Это довольно часто оказывалось полезным. К тому же он рассматривал библиотечный день как своего рода отдых. Ему нравилась тишина больших залов, дисциплинирующая эмоции, матовые абажуры ламп на столах, корешки толстых книг, дремлющих в за стеклом. Просмотр публикаций порождал в нем вихрь новых идей. Сам текст, удивительной магией проступающий со страниц, будоражил сознание. Исчезали границы, преобразовывались ландшафты, взору открывались такие смысловые материки, о существовании которых он даже не подозревал. Дома он все свои выписки обязательно систематизировал и затем разносил по разделам, чтобы их можно было легко найти. Для семьи же, для текущего быта существовало раз и навсегда отведенное время: воскресный вечер с девятнадцати до двадцати трех часов. Мита сначала пробовала возражать, объясняла, клялась, доказывала с цифрами на руках, что этого недостаточно, что и ребенок, и работа по дому требуют значительно больших усилий, но постепенно, подавленная его несокрушимым упрямством, кое-как приспособилась. Он вовсе не отказывался ей помогать, ему просто некогда было этим всем заниматься.
И еще одному правилу он следовал неукоснительно. Никаких близких друзей, никаких, пусть самых необременительных приятельских отношений. История с Горицветом к тому времени несколько выдохлась, отодвинулась в прошлое, холод, который вокруг него ощущался, явно ослабевал. Он если и не преодолел в кафедральной среде настороженную неприязнь, то по крайней мере сумел ее вытеснить куда-то на периферию. При рабочем, повседневном общении это уже почти не сказывалось. Тем не менее, соответствующие коррективы он внес. Дружба, впрочем как и любые другие приятельские отношения, требует от человека слишком больших душевных затрат. Слишком велик риск, что тебя обманут и предадут. Слишком уж много появляется в этом случае тягостных непроизводительных обязательств. Бьешься в них, бьешься, запутываясь, как рыба в сетях. Хочешь освободиться, а увязаешь, все глубже и глубже. Нет, лучше уж эгоизм, чем непрерывная бессмысленная суета. Лучше уж черствость, чем бесконечная цепь мелких уступок. Дьявол, как он где-то прочел, прячется именно в мелочах. Жизнь состоит из дней, а дни – из часов и минут. Ни одну из них, ни единую назад не вернуть. Потерял, значит – все, уже не найдешь. И поэтому ни с кем из сотрудников кафедры он больше дружить не пытался, разных там вечеринок и неофициального приятельского общения тщательно избегал, даже с Костей Бучагиным старался держать некоторую дистанцию, и хотя всегда и со всеми был безукоризненно вежлив, неизменно давал понять: вот граница, которую не рекомендуется переступать. До сих пор – пожалуйста, а дальше – запрет. Его самого, кстати, это вполне устраивало. Одиночество, возведенное в принцип, давало ему возможность спокойно работать.
