— О Саймон, — взмолилась Рут.
— Что?!
Саймон сделал два грозных шага в сторону жены. Рут отступила к раковине. Пол выронил розовую щётку.
— Я не стану потакать этому гадёнышу! Какая наглость, чёрт побери, — дымить у меня в сарае! — Со словами «у меня» Саймон ударил себя в грудь; от этого глухого стука Рут содрогнулась. — Да я в возрасте этого прыщавого засранца уже приносил в семью зарплату. Если на табак потянуло, пусть заработает, понятно? Понятно?!
Он склонился к лицу Рут.
— Да, Саймон, — еле слышно выговорила она.
У Эндрю плавилось нутро. Дней десять назад он дал себе зарок — неужели момент настал? Но отец отстал от матери и зашагал из кухни в прихожую. Рут, Эндрю и Пол не двигались; можно было подумать, в его отсутствие они решили играть в молчанку.
— Машину заправила? — прокричал Саймон, как делал всякий раз, когда она возвращалась после ночной смены.
— Заправила, — прокричала в ответ Рут, стараясь, чтобы голос её звучал оживлённо, как ни в чём не бывало.
Входная дверь с грохотом захлопнулась.
Рут засуетилась с заварочным чайником, ожидая, что буря уляжется. Заговорила она лишь в тот момент, когда Эндрю встал, чтобы почистить зубы.
— Он беспокоится о тебе, Эндрю. О твоём здоровье.
«Как же, беспокоится он, гад».
Мысленно Эндрю всегда отвечал отцу оскорблением на оскорбление.
Мысленно он мог одолеть Саймона в честной драке.
Вслух он лишь ответил матери:
— Да. Конечно.
Эвертри-Кресент представлял собой полумесяц одноэтажных коттеджей постройки тридцатых годов прошлого века, в двух минутах от главной площади Пэгфорда. В доме номер тридцать шесть, который дольше других оставался в собственности одной и той же семьи, сидела в постели, обложившись подушками, Ширли Моллисон и потягивала принесённый мужем чай. Отражение, смотревшее на неё из зеркальной дверцы стенного шкафа, было слегка размытым — отчасти потому, что она ещё не надела очки, а отчасти потому, что окно затемняли шторы с рисунком из роз. При таком выгодном освещении её бело-розовое лицо с ямочками, в обрамлении коротких серебристых волос выглядело ангельским.
Спальня была достаточно просторной, чтобы вместить две кровати: односпальную — для Ширли, двуспальную — для Говарда; сдвинутые вплотную, они смотрелись разнояйцевыми близнецами. Матрас Говарда, ещё хранивший вмятину от его внушительного туловища, пустовал. Тихое журчанье и шипенье душа доносились туда, где любовались друг дружкой Ширли и её отражение, смакуя новость, от которой атмосфера дома пузырилась, как шампанское.
