Он возвращался домой после прогулки на реке, и Клив, его спутник, спросил:
— Не заедем ли мы на обратном пути к Трионам? Я хочу побеседовать со стариной о гонках.
Когда они вошли в прохладный, наполненный запахом цветов холл, Робин увидел Лайлу, сидевшую, откинувшись в глубоком кресле, и держащую в руках папиросу.
Его сердце болезненно сжалось и остановилось. Он почувствовал, что побледнел, что в лице его не осталось ни кровинки. Даже ради спасения своей жизни не мог бы он заговорить в эту минуту. Неясно, словно издалека, донеслись до него слова миссис Трион.
— Мистер Вейн… Леди Гревиль, — и затем через бесконечный промежуток времени, подобно яркому лучу, озарившему темноту, прозвучал голос Лайлы, тот самый голос, который называл его, казалось, так давно: «любимый, Робин, мальчик мой, такой глупый мальчик».
Как человек, внезапно прозревший, Робин подошел и сел рядом. Он смотрел на нее, и Лайла, успевшая совершенно забыть о нем, тотчас же согласившаяся на разлуку, услыхав недвусмысленные угрозы Мартина, Лайла. увидевшая выражение обожания в синих глазах Робина, дотронулась до его руки и в ответ на его хриплый, несвязный вопрос:
«Лайла… как вы могли… Лайла, я не забыл»… — отвечала:
— Я тоже не забыла вас.
Таким образом, началось снова это мучительное рабство, бесконечная смена надежды и страстного волнения. Казалось, Робин снова стал тем же юношей, которым был когда-то, но теперь в его чувство вкралась еще стойкость, свойственная любви, окрепнувшей, благодаря мучительной и долгой разлуке. Лайла опять увлекла его своей красотой, шелковистым блеском золотистых волос, глубоким взглядом лиловых глаз, обрамленных длинными ресницами, своей холодностью и неудовлетворенной до сих пор жаждой любви. Жизнь ее протекала сравнительно тихо после разлуки с Робином. Он был прирожденным любовником, а такие люди встречаются редко. Кроме того, Лайла смертельно устала от Гревиля, его любезной настойчивости во всех жизненных вопросах, его вечной правоты и холодной безукоризненной вежливости. Она немного боялась его, потому что он никогда не сердился, а был всегда терпеливым, потому что она не могла найти ни одной уязвимой точки в его доспехах и еще, главным образом, потому, что ей была известна та оценка, которую он ей давал. Иногда он говорил ей неприятные вещи. Это ей напоминало те дни, когда он сильно любил ее, и время, когда он ей высказал истину о ней самой. Он сказал тогда:
— Если бы вы могли полюбить меня — все было бы хорошо. Я предполагал, что смогу научить вас, я надеялся, что моя любовь достаточно сильна для этого. Мне не приходило в голову, моя дорогая, моя прекрасная Лайла, что вы вообще не умеете ни любить, ни ценить любовь. И многое теряете из-за этого.
