На следующий год император поселился в маленьком монастыре Сан-Херонимо де Юсте в Эстремадуре. Компанию ему составляли говорящий попугай и любимый кот, а развлечением служили настенные и карманные часы, которые Карл обожал чинить, и сад, где он выращивал цветы и овощи. Император отказался от всего, кроме еды. Врачи пытались его контролировать, но он, беззубый и дряхлый, продолжал поглощать пищу, которую не мог переварить. Подарки в виде разнообразных деликатесов текли со всех концов королевства, и верный камердинер в отчаянии смотрел, как к монастырю подъезжали длинные караваны мулов, «нагруженные, по сути, подагрой и желчью». Этот слуга, искренне преданный королю, хотя и считал ржанок безвредными, «заслонял своего господина от пирогов с угрями, как в иные дни бросался бы между императорской персоной и острием мавританского копья». Подагра столь изуродовала Карла, что он даже не в состоянии был открыть конверт, — человек, который когда-то разъезжал верхом по всей Европе, не мог теперь сидеть на пони. Личность такого масштаба, конечно, не может действительно уйти на покой, и его домик в Юсте стал мировой галереей шепотов и слухов. Но не надолго: однажды Карлу взбрело в голову прорепетировать собственные похороны. Одевшись в траур, он посетил торжественную заупокойную мессу — у алтаря стоял катафалк, церковь сияла огнями свечей. Днем Карл задумчиво удалился в свой маленький сад, где подхватил простуду, которая развилась в смертельную лихорадку. Требуя принести распятие жены, он отошел в мир иной с именем Иисуса на устах.
Когда прочли его завещание, обнаружились два личных документа. В одном он просил Филиппа воздвигнуть достойную могилу для его останков; во втором признавал своим сыном мальчика по имени Иероним, которого тайно воспитывал его камердинер. Император надеялся, что мальчик будет монахом, — а он стал великолепным доном Хуаном Австрийским.
Филипп глубоко чтил отца, строил свою жизнь по его заветам, и, конечно, последние просьбы императора были для него приказом. Достойной могилой, воздвигнутой Филиппом, стал Эскориал. Это были усыпальница, монастырь и дворец — а также нечто большее: убежище, из которого Филипп, унаследовавший габсбургскую меланхолию, правил миром. И, пожалуй, также можно сказать, что Эскориал оказался воплощением испанской истории: за ним восемьсот лет непоколебимого христианства. Холмы Испании покрыты рассыпающимися руинами замков, из которых велась война против ислама. Эскориал — замок нового крестового похода, уже против протестантизма. Все элементы испанской истории словно сконцентрированы здесь, в гранитных чертогах Контрреформации.
