* * *
Синевой, покоем дышит небо,
Страшной пустотой пугает небо.
Жутко мне смотреть в бездонья небыль,
Словно никогда я в небе не был.
Улететь бы лебединой песней,
Раствориться в сини поднебесья:
Пусть растают в голубом просторе
И любовь, и радости, и горе!…
Но сильно земное тяготенье,
Тяжелы невидимые путы…
Жизнь моя — единое мгновенье,
А мгновенно путы — не распутать…
Небо будет всегда.
И было всегда.
Оно было и тогда, когда меня не было, оно будет и тогда, когда меня не будет, небо — вечность…
Птица. Птица парит в небе. Высоко-высоко. Она даже не шевельнёт крылом. Вот так просто раскинула крылья и лежит на тёплых потоках воздуха. Интересно, сколько она может так вот продержаться в воздухе? Час, два? А может, больше? Неужели у неё крылья не устают? Наверное, ей там хорошо.
Мне бы крылья. Вот так раскинуть и парить, ни о чём не думая.
Не нравится здесь, — перелетел туда.
Не понравилось там — места на земле много.
Главное — это свобода…
Птица вдруг забеспокоилась, стала удаляться.
В небе послышалось тарахтенье мотора.
Я сел и стал осматриваться: самолёт у нас был редкостью.
Всё ушло на фронт.
Даже полуторки.
Остались одни лошади, да и тех раз-два да обчёлся. Почти всех поели.
Господи, и чего только люди ни ели: и лебеду варили, и прошлогоднюю картошку по весне в поле выискивали (там одни мешочки оставались от неё, так эти мешочки на мясорубку — и лепёшки. Противно, а кушать-то хочется). И сусликов выливали. Льёшь воду в нору, пока суслик не выскочит. Тут же его на прутик да на костёр. Вкусно, как будто курицы поел. Только очень мало. Да и редко удавалось найти нору — мало их осталось, сусликов, сусликов тоже поели.
А с лошадью мне тогда здорово повезло.
Прямо недалеко от нашей хаты оборвался электрический провод со столба и прямо на лошадь. Так эта лошадь и осталась лежать запряжённой в санях на дороге. Сразу наповал.
Мужик с костылём вокруг бегает, ахает — лошадь колхозная, судить могут, посадят. Тут только с фронта живой — нога только и не гнётся, считай, подфартило, а тут вот на тебе, пожалуйста… Сбежалась вся улица. Люди смотрели и молчали. Лошадь не билась. Это была старая, заморённая лошадь.
Одни кости да кожа.
Мужик бегал вокруг, спотыкаясь о собственный костыль: «Люди, вы же хоть справку мне напишите, что, мол, не сам убил, а проводом убило…
Посадят ведь, как пить дать… Скажут, на мясо завалил!..» Людям было не до мужика. Люди хотели есть.
И вот еда. Мясо. Много мяса! Кто-то прибежал с топором и стал рубить лошадь.
