Сэм и бровью не повел и продолжил спрашивать:
— Солнышко, что ты там видела? И чем оцарапалась? — Он осторожно отвел мою челку. У меня очень короткие волосы и неровная, взлохмаченная челка. Я облизнула губы, выжидая, пока пройдет тошнота.
— Да что она, язык проглотила? — изумилась Нина.
— Нет, ей просто нужно отдышаться. — Сэм потрепал меня по плечу. Терпеть не могу, когда обо мне говорят как об отсутствующей. Я закрыла глаза, стараясь взять себя в руки: но прежде чем мне удалось рассказать им правду, прежде чем я успела вымолвить: «Кит, это был просто кит», Сэм стал ощупывать мой лоб. Я вздрогнула от боли и холода и с ужасом поняла, что едва не раскололась. Разумеется, он бы меня не одобрил: я и сама не понимала, зачем так сглупила. Ведь, по сути говоря, я увидела кита и неправильно оценила ситуацию. На какой-то миг я позабыла о правилах поведения с серыми китами, а провоцировать шестнадцатиметровую махину — не самое мудрое решение. Тут-то я поняла, что такое ложь во спасение. Это своего рода спасательный круг, который помогает удержаться на плаву и выбраться из самого глубокого омута.
— Кровь так и хлещет. Только погляди. — Он откинул мне волосы со лба. — Что-то там случилось.
Он расстегнул на мне мокрый купальник, и наружу вывалилась моя левая грудь. Он принялся выискивать раны на моем туловище.
— Да все с ней в порядке, Сэм.
— Фредди! Понимаю, у тебя шок, но ты уж соберись, ладно? — Он нагнулся ко мне, сосредоточенно нахмурившись: — Что ты видела? Обычную акулу? Акулу-молот?
— Как бы не так, — заявила Нина. — Они же такие пугливые. Боятся пузырей от акваланга. Может, ей показалось, что там была акула. А там был морской окунек.
— Я б их не спутала, — процедила я сквозь зубы.
— Еще бы, — подтвердил Сэм.
Нина уставилась на меня, слегка шевеля губами, словно что-то беззвучно шепча. За ее спиной смутно угадывались очертания мыса Эухения с его остроконечными рифами. Отсюда мыс казался голым и безжизненным, настоящей пустыней, хотя вблизи выяснялось, что жизнь на нем так и кишит. Иногда во время утренних прогулок мне казалось, что у песка есть память и что в ней хранятся записи о движениях любого зверька: от легких, едва различимых черточек, оставшихся после ночной охоты ящерицы, до ямок от лисьих лап. Иногда волны приносили мусор с океанских лайнеров и из далеких северных городов, и тогда я бродила среди этого хлама и подбирала плававшие в воде диковинки. Я вылавливала инжир, гигантские шишки и крошечные раковины. Иногда, в тумане, я натыкалась на петляющий след койота или крошечные отметинки зайца, похожие на азбуку Морзе. Однажды я видела дельфина, наполовину зарытого в песок у линии прибоя. Но ближе к полудню я сдавалась. В это время поднимался неприятный северо-западный ветер, который не утихал до самого заката и страшно действовал мне на нервы.
