Когда походкою небрежной,
Среди рабов, склоненных в прах,
Проходишь ты, моя царица,
Легка земле, как ветке птица,
Нежней фиалки нежной,
Пышнее роз в твоих садах,
И мы, очей поднять не смея,
Дрожим, оковами звеня, —
Не все ль равно, что пред народом
Вельможа гордый мимоходом
К земной коре, как змея,
Пятою пригвоздит меня?
Не все ль равно, что смех победней
Над тем, кто скован и кто слаб,
И шутка звонче в свите пышной?
Всех незаметней, всех неслышней,
Среди рабов — последний
И самый я ничтожный раб.
Не взглянешь ты, презрев забаву,
Туда, где я в пыли простерт,
Не дрогнут длинные ресницы:
Но разве гордостью царицы
Не я один по праву
Господства царственного горд?
Ты помнишь ночь, томимую грозою,
Раскаты грома в темных небесах
И быстрый блеск зарниц над бездной дальней?
Потух ночник в просторе вдовьей спальни,
И был один с тобою
Немой, и властный, и незримый страх.
Он был один. Потом нас стало двое.
Звенящий плач оков был мощно заглушен
Раскатами грозы и ревом бури дикой.
Ты встретила меня без жеста и без крика,
И лишь в глазах — живое
Отчаянье тревожилось: кто он?
И был ответ мгновеннее вопроса:
Я силой покорил враждебную мне плоть,
И вопля возмущения иль боли
