Прямого пути в Торунь не было, требовалась пересадка в Познани. С вокзала Лихтенберг уже была восстановлена прямая магистраль Москва-Берлин, проходящая через Познань. Переполненным поездом (немцы ехали даже на крыше вагонов), добрались до Познани. Поезд на Торунь отправлялся на следующее утро. Пришлось ночевать на вокзале, заполненном до отказа. Спали на полу вповалку среди немцев, беженцев из Восточной Пруссии. На следующий день прибыли в Торунь. Знакомый вокзал на левом берегу Вислы, старинный мост с табличками, извещавшими о прошлых наводнениях, разрушен, каменные сводчатые опоры взорваны, фермы лежат в воде. Рядом возведен временный деревянный мост.
У военного коменданта на вокзале, предъявив документы, узнали, куда нам направляться. Оказалось, по давно знакомому маршруту. Фильтрационный лагерь находился в бывших немецких казармах у форта XIV.
В связи с необходимостью сделать перевязку, обратился в медпункт. Там меня осмотрели и решили отправить на госпитализацию. И вот еще одно фатальное совпадение: госпиталь для бывших военнопленных находился на месте бывшего нашего лагеря! Повезли меня через знакомый город на Виллисе. Город словно стал больше: тот же огромный средневековый готический костел и площадь перед ним, но и площадь и улицы наполнены людьми. Везде висят красно-белые польские флаги, расхаживают франтоватые польские офицеры в праздничных обшитых серебром конфедератках, царит приподнято-праздничное настроение.
Много лет спустя в фильме «Пепел и алмаз» я почувствовал очень верно переданное это всеобщее настроение ликования по поводу вновь обретенной свободы.
На территории бывшего немецкого шталага размещались несколько госпиталей. Но не на территории бывшей русской зоны, которая была разобрана, а в бараках, в которых ранее жили англичане, французы и другие пленные из числа союзников.
Медицинский и обслуживающий персонал госпиталя состоял из советских военнослужащих - врачей и медицинских сестер, относившихся к нам очень сочувственно и внимательно.
Меня перевязали, подвергли тщательному осмотру, анализам, и не нашли признаков легочного заболевания, указанного в моей медицинской карте, сопутствовавшей мне еще из лагеря Sandbostel.
Разместили меня в бараке в палате, где кроме меня находились человек шесть итальянцев. Один из них, высокий молодой брюнет со звучным именем Ноколо Карузо, приветствовал меня по-итальянски «Bon Giorno!» и по-русски «Добри ден!». Итальянцы, люди очень подвижные и эмоциональные, окружили меня и пытались расспрашивать о чем-то, бурно жестикулируя. Все тут же представились, назвав себя. Кое-кого я запомнил: кроме уже названного Карузо из Неаполя, Кавани, инвалида без правой ноги, Фруменцио Травалли, с которым я очень близко сошелся, Д’Аллолио Бруно, Авеллино и маленький, весь израненный, передвигавшийся на костылях, Грильо Джиованни.
