терпела: красный взрыв боли от удара, отдающейся в глазах; хватки и
пощечины; грубые толчки в грудь.
- Давай, бежим! – кричал мне Тэк с противоположного конца лагеря. Я
ринулась к нему, не думая и не разбирая дороги, охваченная паникой,
с Блу, заливавшей слезами мою шею, на руках. Сердце бешено
колотилось в моей груди, и когда Стервятник появился откуда-то
слева, я даже не заметила его, пока он со всей силы не ударил меня
по голове дубинкой.
Я упустила Блу из рук. Просто уронила ее на землю, подползла к ней
на коленях в грязи и попыталась закрыть собой. Я ухватила Блу за ее
пижамные штанишки, подхватила и поставила на ноги.
- Беги, – сказала я. – Ну же! – я подтолкнула ее. Блу плакала, и я
подталкивала ее. Но она бежала так быстро, как только могла, хотя ее
ножки все еще были короткими для этого.
Стервятник заехал ногой мне по ребрам, прямо в то место, где мой
отец сломал мне их, когда мне было двенадцать. Из-за боли у меня
потемнело в глазах – и когда я перевернулась на спину, все
переменилось. Звезды перестали быть звездами: они обратились в
маленькие капельки воды на потолке. Пыльная земля превратилась в
узелковый ковер.
А Стервятник – в Него. Моего отца.
Глаза узкие, как щелочки, кулаки толстые, как кожаные ремешки,
дыхание горячее и влажное. Его челюсть, запах, пот: он нашел меня.
Он занес кулак, и я поняла, что все начинается по новой. Это никогда
не прекратится, он не оставит меня в покое, а мне не удастся сбежать.
И Блу никогда не будет в безопасности.
Весь мир потемнел и замер.
Я и не поняла, как дотянулась до ножа, пока он не оказался глубоко
между его ребер.
Тишина. Это все, что я когда-либо слышала. Каждый раз, когда я
убивала. Каждый раз, когда мне приходилось убивать. Если Бог есть,
думаю, ему нечего сказать на этот счет.
Если Бог есть, он давным-давно устал за нами наблюдать.
В палате, где собираются казнить сына Файнмэна, стоит тишина,
прерываемая лишь редкими щелчками камер и гулом слов
священника: «Но когда Авраам увидел, что Исаак стал
нечистым, он попросил в сердце своем о защите…»
Чистейшая, незапятнанная тишина: как что-то замаскированное,
утаенное и недосказанное.
Тишина, нарушаемая лишь скрипом моих кроссовок по линолеуму.
Доктор в раздражении оборачивается ко мне. Он растерян. Мой голос
в этой огромной, просторной комнате звучит незнакомо.
Первый выстрел раздается слишком громко.
Я вспоминаю, как годы назад я сидела рядом с Тэком, когда его
только-только нарекли этим именем. Помню тлеющие угольки золы в
