– Должно здесь пальто, аль шубу оставлял! И сам надел, видно! – решил Артемий.
И почесав в голове, заключил:
– Сказано – все полоумные!
Он было вернулся в свой чулан, да с первых ступеней его окликнул разносчик с газетами.
– Захвати-ко, брат, вам «Новое время»…
– Давай! – протянул за газетой вниз руку Артемий; да вдруг, сам не зная с чего, спросил. – Не видал генерала?
– Какого генерала?
– Да вот… от нас сейчас вышел.
– Что ты, брат, очумел! – хладнокровно отвечал разносчик, – что ли генералы этаку рань бегают по улицам? Это нас только гоняют!
«Чудно!» – почему-то решил Артемий, медленно отсчитывая ступени.
Евгения Гавриловна наконец покончила распоряжения и сборы на Сенную и стояла уже в шубе, окутывая голову платком сверх шляпки, когда явился помощник её мужа, и писаря заскрипели перьями.
– Как же вы так поздно, Пётр Савельевич? – слышала она укоризненные замечания Ивана Феодоровича. – Я же вас просил вчера не опаздывать!
– Помилуйте! Да нынче вряд ли дело будет! – отвечал помощник, – ведь никого же ещё не было?
– А вот и были!.. Да ещё какой важный клиент!.. Генерал Дрейтгорн привозил на хранение своё духовное завещание, что тому два дня я ему делал?
– Что? – протянул помощник, – да, ведь, говорили, он вчера скончался!
– Ну, вот!.. Мало чего говорили!.. Сам нынче доставил… Давай сюда!
Артемий подал внесённую им в эту минуту газету.
Иван Феодорович Лобниченко взял её и, против обыкновения минуя первый лист, сам не зная чем руководствуясь, прежде всего остановился на обычной веренице чёрных рамок… Пробежав траурный список, он вздохнул, будто облегчённый.
В эту минуту из коридора, уж вся окутанная, вошла Евгения Гавриловна и первым делом, тоже совсем не сообразно со своими привычками, наклонилась к газете и спросила:
– А кто умер?
Они и по сию пору оба, муж и жена, не перестают дивиться: что на них напало? Как могла им придти, казалось бы, такая невозможная, такая дикая мысль?
Но тем не менее факт остаётся фактом.
– Кто умер? Да многие, матушка. Кому час пришёл – тот и помре! – шутливым тоном отвечал ей муж.
«Нарочно», – как он впоследствии сознавался, а совсем не потому, чтобы шутить хотелось.
И говоря это он медленно оборачивал газету первой страницей вверх, притворно смеющимися глазами засматривая в лицо своей супруги.
Это когда-то красивое и ныне ещё миловидное, несмотря на погромы лет и некоторое излишество жиру, лицо было дорого Ивану Феодоровичу, как и во дни его первой молодости. И вдруг это милое, спокойно приветливое лицо, на глазах его вытянулось, побледнело, исказилось ужасом и застыло широко-открытыми глазами в верху первых столбцов «Нового времени»…
