Народ расходился. Все поля вкруг погоста светились огненными точками; каждому хотелось донести Христов огонёк из церкви до дому.
– Мамка! А мамка!.. А я свою свечку лучше Машутке на могилку снесу! – предложил Митюха. – Я живо тебя догоню.
– И меня возьми, Митька! И я к Машутке хочу! – взмолилась девочка.
– Ну-ну! Только не валандайтесь! Поскорее… На, вот, Марфуша, снеси ей яичко красное: зарой под крестиком, – сказала мать, сбирая пожитки.
Недалеко отошли они от ограды, как уж дети догнали их, побывав на могилке сестры, прошлой осенью умершей, пятилетней Машутки.
– Я ей яичко под самый крестик закопала!
– А я свечечку в ногах, на камушке, прикрепил, – рассказывали дети.
– Мамка! Достанет она?.. А?.. Поиграет яичком-то? – допытывалась Марфуша.
– Как Бог, Отец Небесный ей дозволит! – отвечала мать. – Она тихое дитё была! Божие!.. По пятому-то годочку, как молитвы знала! Отче, Богородицу, Троицу – всю без запиночки говорила… Ежели угодны Творцу Милосердному чистые детские душеньки, наша Машутка беспременно в ангельчиках у Него состоит! – вздохнула она и, обернувшись, высвободила руку и ещё раз покрестилась на церковь и на могилку дочери.
– Оттого, может, у неё, у Машутки нашей, вся могилка травкой зелёной-презелёной покрыта! – предположил Митя.
– Да! Всех зеленей! – вскричала девочка.
– А у креста, по правую руку, подснеговичек уж расцветает! – прибавил её братишка. – Что белая звёздочка распустился, такой красивый цветик!.. Мы его не тронули.
– Ну, как можно трогать, покойничков обижать!.. С могил никому нельзя цветов обрывать, – сказала мать и прибавила. – Беги вперёд, Митюша! Скажи бабке, чтобы на стол сбирала: как приду, так разговляться станем.
Вёрст за сотню от этой деревенской церкви, эту самую пасхальную ночь одна коротала Катерина Алексеевна Арданина, поджидая своих от обедни. Катерина Алексеевна была та самая молодая женщина, о которой рассказывала своей соседке бывшая кормилица её умершей дочери. Она с матерью и сестрой выехали в деревню, по обыкновению своему, перед Пасхой; они всегда, не дожидаясь распутицы, с последним санным путём оставляли Петербург, чтобы дышать деревенской, здоровой весной, вместо сырых и гнилых испарений; муж же её, связанный службой, приезжал позже. Но на этот раз они плохо рассчитали время: ранняя оттепель так испортила грунтовые дороги, по которым приходилось ехать вёрст семьдесят, так быстро распустила реки, что пришлось против воли пережидать в большом уездном городе дольше, чем предполагалось по обычному маршруту. Несколько дней в этом с детства знакомом им городе Арданина с семейством, всегда проездом, живали у родной своей тётки, генеральши Мауриной, – особы, пользовавшейся широкой известностью во всей губернии и далее её как по своей благотворительности, так и по гостеприимству.
