— У меня колет пальцы на ноге, — пожаловалась Анита.
— А я думал, вы спите, — сказал Фелипе.
— Нет, просто задумалась.
— На какой ноге?
— На поврежденной.
Прежде чем наложить повязку из галстука, Фелипе снял с ее ноги туфлю. Сейчас он мягко взял ее ступню и начал растирать, пока циркуляция крови не восстановилась. Подняв голову, он заметил на ее лице странное выражение.
— С шести лет мне очень хотелось попасть сюда, на остров. Так что можно сказать, что к этому дню я шла шестнадцать лет. И не ожидала, что свою первую ночь здесь проведу так неуютно. Я поплачу, если вы не возражаете?
— А что ты там делала? — требовательно спрашивал Эдвард Селби. — Или, вернее, что делал там этот испанец?
— Он растирал мне ногу, когда она затекла, и дал мне свой платок, когда я собралась поплакать. Эдвард Селби, а что, ты думаешь, он делал?
Эдвард Селби. Анита всегда считала, что это имя имеет некий благородный оттенок. Теперь же оно почему-то показалось ей напыщенным, как и само выражение его лица. Но это была напыщенность обиженного ребенка, ведь Эдвард несколько часов прождал ее на аэродроме, что, должно быть, показалось ему весьма утомительным — в некотором роде он был беспокоен, как голодный лев. Но это компенсировалось многим другим. Наверное, подумала Анита, во всем мире нет второго такого человека, который согласился бы отдавать так много и получать взамен так мало. Во имя дружбы Эдвард отдавал всего себя. Он положил к ногам Аниты всю свою силу и тепло и при этом вел себя, как старомодный воздыхатель. Сколько времени потребовалось, чтобы уговорить Эдварда войти в ее номер в отеле, номер, который он же для Аниты и снял, подняв, похоже, немалую суету и настаивая, чтобы дали именно этот, с миниатюрным балкончиком, выходящим на обрамленную деревьями площадь. За других людей Эдвард сражался гораздо более решительно, чем за самого себя. Он даже старательно отводил взгляд, видела она, чтобы не смотреть на постель.
Раньше Эдвард никогда не целовал ее — может быть, он думал, что в спальне это делать не годится, — а когда поцеловал, Анита уже знала, что это будет за поцелуй. Он бесстрастно касался ее щеки и в редких случаях ненадолго обнимал.
Что она могла знать о собственных чувствах, если они никогда не подвергались испытанию? Мог ли какой-нибудь мужчина возбудить в ней всепоглощающую страсть, которая ошеломляла, приводила в восторг, вытесняя из мира все, кроме его лица, рук, тела? Или такое чувство бывает только в фантазиях и кажется чем-то непостижимым?
