— Сынок, двигатель заклинило!
Тео уже понял, что двигатель заклинило. Господи, ну ничего же не изменилось! Что касалось механики, плотницкого дела, или того, как собрать велосипед, или отыскать у кого-то наркотики под приборной панелью — отец всегда все знал досконально.
Нож не поддавался. Тео резко поставил косилку на колеса и потряс провод свечи зажигания.
— Черт! — вскрикнул он, коснувшись костяшками пальцев моторного блока.
— Он же раскалился, — сказал отец.
— Как я могу определить, что тут случилось, если ты торчишь у меня за спиной?
— Ты работал на ней всухую, Тео, — сказал Малкольм. — Я каждый раз осенью сливаю масло. Двигатель заклинило.
Тео перевел взгляд с косилки на ботинки отца.
— Все равно она уже старая была, эта машина, — сказал Малкольм. Он дышал с присвистом.
Тео запорол мотор. Он обернулся, посмотрел в сторону сарая, на полосу скошенной травы, рассекшей заросшую лужайку. А Малкольм смотрел на останки яхты, и Тео знал, о чем думает отец.
— Да я все равно думал в этом году пригласить парнишку из нашего квартала подстричь траву, — сказал отец. — Он тут как-то с самолетом игрушечным заходил.
Отец думает, что он, Тео, даже лужайку подстричь не способен.
— Симпатичный парнишка. Аккуратный такой.
Яхта торчала во дворе, ржавея все больше и больше, каждый раз напоминая Тео о том, каким безрассудным и безответственным он был. Но с завтрашнего дня Тео начнет понемногу покупать себе уважение.
— У парнишки косилка новая — «Торо». Самоходная. Взгляд прямой — в глаза смотрит. И «сэр» говорит.
Inde Deus Abest.[28] Все нутро ящика излучало жар. Пахло как в сауне — сухим деревом и потом. Многие часы Стона промерзал до костей, но теперь пар, поднимавшийся от его тела, сконденсировался под крышкой ящика и горячими каплями падал ему на лицо. Плед сбился кверху, под самый подбородок, и стал таким тяжелым и жарким, что приходилось бороться за каждый вдох. Очень похоже на то, как в детстве его оборачивали в горячие простыни, когда у него был полиомиелит. Он попытался отвернуться, отодвинуть голову подальше, сдвинуть плед вниз, шевеля плечами, цепляясь за него пальцами, носками башмаков. Но щиколотки были плотно стянуты клейкой лентой так, что его худые колени скреблись друг о друга, еще одна лента притягивала руки к телу и не позволяла даже приподнять ладони. Когда он попытался перекатиться на бедро, повернуться на бок, он наткнулся на веревки, натянутые между ним и крышкой ящика, от ступней до груди. У жары в ящике был вес и объем. Она была яростной. Неистовой.
