Мне довелось присутствовать при строительстве грандиозного канадского мемориала на гряде Вими. Прекрасное сооружение — одновременно величественное и трогательное в своем смирении, но, опять же, сомневаюсь, чтобы оно вызвало должный отклик у грядущих поколений.
Шотландия единственная из всех стран — участниц войны сумела создать прочувствованный и эмоциональный памятник. Ей удалось в полной мере выразить свою скорбь — возложить эту горестную ношу к ногам Бога и при том не утратить чувства меры и национальной гордости.
Наверное, кому-то покажется странным, что именно соотечественникам Джона Нокса оказалось это под силу — постичь и триумфально воплотить в камне идею веры. Их подвиг по своему значению вполне сопоставим с бессмертными достижениями католического средневековья. В те далекие времена безвестные мастера трудились самозабвенно не ради личной славы, а исключительно во имя веры, жившей в их душах. Национальный военный музей Шотландии — это единственное жизнеспособное дитя, которое произвела в родовых муках минувшая война. Его отличает поистине космическая концепция и очень личное, человеческое исполнение. Я не знаю, как это получилось, но музей сочетает в себе холодное величие «Династий»[15] Гарди и теплую атмосферу, присущую могиле Неизвестного солдата в нефе Вестминстерского аббатства.
Это единственный храм, который Шотландия построила со времен реформации. И если когда-нибудь в будущем сюда придет человек с философским складом ума, то война предстанет его глазам не как трагедия или героическая легенда, а как необыкновенное путешествие духа. Ежели наш гипотетический философ окажется англосаксом, то он наверняка подивится: как это удалось нашим современникам? Как люди — прошедшие через страшную войну, возможно, сами принимавшие в ней участие — смогли настолько возвыситься над трагедией смерти, чтоб вплотную приблизиться к идее великолепия жертвы. Полагаю, замысел Эдинбургского мавзолея родился где-нибудь среди величественных отрогов Грампианских гор.
Для англичанина выражение «славная смерть» всегда несет в себе оттенок горечи и слез. Мы подсознательно жалеем усопшего, думая: «Если б он не умер, ему сейчас было бы тридцать пять. Всего тридцать пять…» Мы вспоминаем дела, которые покойник планировал, но не успел совершить; соболезнуем его родным и близким. Мои соотечественники не верят в величие смерти, оно для них не более чем абстрактная идея.
Шотландцы чувствуют по-другому: здешний мемориал для них — не только реквием, но и хвалебный гимн. Это, однако, не мешает шотландским матерям приходить сюда, на Замковую скалу, чтобы побыть в обществе своего любимого мертвеца — одного-единственного из тех 100 тысяч шотландцев, которые сложили головы на войне.
