Он меня увидел.
— Мураш, я здесь. Давай сюда.
Это Батон подумал, что я пришел его искать. Я не против, пускай думает.
— Больно? — спрашиваю.
— Теперь уже не очень, — говорит Батон. — Когда больно, разве соображаешь… Я сначала подумал, что мне в сапог кто-то забрался. Вроде крысы. Как грызнет — я и побежал. Небось и ты бы побежал.
Я стою так, чтобы Батон моей смолы не заметил. Говорю:
— Тебе сразу надо было в воду. Залив-то рядом. А ты побежал на край света.
— Умный ты, Мураш, — отвечает Батон. — Давай я тебе в сапог вару плесну, а потом посмотрим.
— Ты себе лучше плесни, — говорю я. — В другой сапог. Тогда ровно хромать будешь. Давай вылезай, пойдем работать.
Батон вылез из ручья. Штанина у него засучена, а на ноге здоровое красное пятно.
— Пузырь будет, — говорит Батон. — Мне теперь сапог не надеть — больно. Лучше я босиком пойду.
Батон стянул второй сапог, и мы пошли назад, к лодке. Я иду сзади и потихоньку от Батона штанину оттягиваю, чтобы по больному месту не царапала.
Когда мы пришли, Колька уже почти половину щелей залил. Увидел нас и спрашивает:
— Долго вы еще бегать будете? Или за вас дядя должен работать?
Я говорю:
— Нужно же было найти человека. Может, он там помирает.
— Значит, ты за Батоном побежал?
— А за кем же еще?
Колька как заржет.
— А чего? Чего? — спрашивает Батон. — Ты чего смеешься?
— Ничего, — говорит Колька. — Ты у него спроси.
— Ну чего? Чего? — спрашивает у меня Батон.
— Не знаю, — говорю, — может, ему смешно, что я штаны немного заляпал? Мне-то наплевать и на штаны, и на смех его.
Мне было, конечно, больно, потому что штаны терли по обожженному месту. Но я спокойненько повернулся и показал Батону прилипшую смолу.
— Это ерунда, — говорит Батон. — Мне вот на голую кожу попало, прямо горит все. Хорошо, что Мураш за мной прибежал, а то бы я там целый день сидел.
Колька опять засмеялся. А я быстренько говорю:
— Давай с лодкой кончать, а то вар остынет.
Колька смотрит на меня, а на ряшке на его — прямо сто кило смеха.
Я быстренько вырвал у него, квач и сунул его в банку.
Батон, конечно, работать не стал. Он был босиком, а земля еще не прогрелась. Поэтому Батон слонялся вокруг лодки и поджимал то одну ногу, то другую. А я, по-моему, в тот день вел себя, как настоящий герой. Наклоняться мне было больно, штаны терли жутко. Но я даже не пискнул и работал, хотя на смолу эту мне смотреть было противно. Я еще нарочно смеялся по любому поводу — такая у меня была в тот день сила воли. Я, конечно, понимал, что смех мой — дурацкий. Но под конец работы, кажется, даже Колька поверил, что я побежал за Батоном, а вовсе не потому, что обжегся.
