Мы с ним долго разговаривали про Маришу. Признался, что сразу хотел ее срезать, они вообще неохотно берут девочек на режиссуру, тем более сразу после школы. Училась бы теперь на филфаке… ладно, чего уж там. И до сих пор не уверен, правильно ли решил. Он вообще странно говорит, как бы недомолвками, закругленными, но неполными фразами, и голос такой актерский, поставленный, вкрадчивый. Интересный мужчина… да ну тебя, я про другое совсем. Мне не нужно, ты же знаешь. Сказал, что не уверен, есть ли у Мариши талант. Но у нее есть, говорит, что-то другое, более важное и редкое, чем талант, — подожди, как он сформулировал, — выход на другой уровень, кажется. Другое восприятие, мышление совсем другими категориями. Я не уверена, что правильно его поняла. Все время хотела спросить, не было ли с Маришей на занятиях… не пробивало ли ее там? Но тогда она точно бы не простила.
Понимаешь, она же не любит его, этого мальчика, Пашу. Сразу видно. Смотрит на него так равнодушно, спокойно, как на удобную мебель. Да нет, какие там друзья… Просто, наверное, у них там в институте считается, что обязательно нужен парень, ну, партнер. Это же не нормальный человеческий вуз, не филфак, а кино, богема. Хотя Марише всегда было абсолютно все равно, что где принято… нет, не понимаю. Смотрю, и боюсь, и ничего не могу поделать. Вот завтра она придет и скажет мне так запросто, будто про еду или погоду: мама, я беременна. Хотя нет, она не скажет, будет что-то решать сама. А? Ну да, молодец, напомнила. Но я-то решила по-другому…
Если она по-настоящему влюбится, я все-таки узнаю, наверное. Да нет, как я узнаю… Она же там и живет, на том своем другом уровне, в другом мире, совершенно другом. Подожди, который час?
Слушай, Мариша сейчас придет, и я тебя очень прошу: не смотри на нее, ни о чем не расспрашивай, поздоровайся, и все. И давай о чем-нибудь говорить, я не знаю, ну, о твоей работе, про Сашку твоего… Чтоб она не догадалась. Она совершенно не терпит, когда ее обсуждают.
Нет, это не смешно. Ты все равно не поймешь.
* * *
Мне понравилось просыпаться здесь.
Жесткое, я всегда такие любила, достаточно просторное ложе, усеченный свет из окна, в упор глядящего в другое, наглухо запертое ставнями, беленый потолок над головой, здоровые древесные волокна дверного сруба напротив. Ничего неправильного и лишнего. Когда дневная жизнь приходит конкурировать со сном, она должна быть именно такой — лаконичной, стройной, упорядоченной. Ничего такого, из-за чего мучительно не хотелось бы вставать.
