Вчера около обеда Капитолине понадобилось выйти. Она понадеялась, что проскользнет мимо Калистрата, если поплотнее прижмется к противоположной стенке. Калистрат заметил ее намерение, хотел посторониться, но сделал это слишком поспешно и неуклюже — и колени их столкнулись. Он вскочил, вытянул к ней руки, но не дотронулся, а лишь прошептал:
— Ка-апа…
Девушка стремглав выбежала из кельи и долго не могла набраться храбрости вернуться туда. Вздрагивая от каждого звука, она сидела в своей келье и, прижав пальцы рук к губам, шептала: «Какой он страшный, какой он страшный». Однако физическое отвращение к внешности Калистрата тут же затенялось чем-то вроде жалости к нему. Мало ли на свете некрасивых, но добрых людей, и наоборот, красивых и зловредных? Не ее ли мать частенько говаривала: «Красивых хватит, хороших дай». Да и что плохого сделал ей Калистрат? Чуть-чуть прижался щекой к ее руке? Ну и что же — не укусил ведь. Или что пролепетал как ребенок «Ка-апа»? Но ведь не схватил, не обнял, не притиснул? Значит, нечего и бояться его. Совсем бы человеком стал, если бы убежал из этого подвала да явился в военкомат, выпросился на фронт, в самое пекло, да орден бы на грудь, — вот бы и покрасивел. А то и лицом урод, и дезертир, и в секте — такого даже и жалеть противно. «Дай-ка я с ним поговорю начистоту», — решила девушка и, еще не зная, о чем и как станет говорить с Калистратом, поднялась и вышла.
В коридоре на маленьком угловом столике дежурящая сегодня Агапита разливала по чашкам ячменную кашицу. Капитолина подошла и, усмехаясь, заглянула в чашки. Улыбнулась и Агапита, но так странно, словно кто-то невидимый взял и насильно растянул ее губы уголками в стороны.
— Это Платониде? — спросила Капитолина, показав на чашку, налитую много полнее других.
Агапита кивнула.
— Масла побольше влей, — не скрывая ехидства, проговорила девушка и, взяв свою порцию, вернулась в келью.
Агапита посмотрела ей вслед, укоризненно покачала головой, вздохнула, но конопляного масла в чашку проповедницы все же положила больше, чем в другие. Отрезав толстый ломоть хлеба, она смиренно помолитвовалась у дверей жилья Платониды.
После обеда Капитолина не видела Калистрата.
На другой день, снова сидя с ним за той же сетью и едва дыша от полынного запаха, девушка прикидывала: с чего бы начать задуманный вчера разговор? Если заговорить прямо о его дезертирстве, то не напугаешь ли мужика, как тогда на копке ямы в погребу? Если начать с Минодоры, то не обидишь ли: вдруг он действительно любит ее? Начинать беседу с секты девушка тоже боялась: а что если он верующий?.. Ей уже хорошо известны фанатики вроде Платониды или Неонилы: моментально наживешь себе врага, тогда как в Калистрате хотелось приобрести друга. Но всегдашнее нетерпение подгоняло ее, и наконец она спросила, начав издалека:
