Само совершенство | страница 22

Теперь плие. Мне нужно сделать пятьсот приседаний.

Я утаскиваю к себе в комнату стул из столовой, поворачиваю его спинкой к себе и берусь за спинку, как за балетный станок. И начинаю делать плие.

Раз…

Два…

К тридцатому приседанию у меня начинают болеть ноги.

К пятидесятому они начинают подгибаться.

Я останавливаюсь и снова заглядываю в книгу. Может быть, я что-то не так запомнила?

Нет, все так. Пятьсот плие.

Что ж. Я настроена решительно.

Если для того, чтобы добиться своей цели, мне нужно сделать пятьсот плие, я их сделаю.

Я не на репетиции, но мне приходит в голову, что стоило бы надеть счастливый шарфик — на всякий случай.

Я повязываю шарфик вокруг шеи. И снова делаю плие. Еще одно. Еще одно.

Перед сном я съедаю еще сельдерея. И пою себе колыбельную, которую когда-то пела нам мама.

На следующее утро я открываю глаза и вспоминаю, что сегодня особенный день — в школу придет мисс Камилла.

Я хочу встать, но ноги меня не слушаются, и я падаю на пол.

— Ой! — говорю я.

Вбегает Джессика.

— Что с тобой?

— Поскользнулась, — вру я.

Она помогает мне встать. Я едва держусь на ногах. Они подгибаются, я едва ковыляю и чувствую себя так, словно кто-то пропустил мои ноги через валик для отжима белья.

Одной неудачей не ограничивается.

Я захожу к Мейсону и вижу, что к одному из его солдатиков привязан мокрый и грязный кусок красной ткани.

— Это же мой счастливый шарфик! — говорю я.

Мейсон выглядывает из-за книжки.

— Да? А я его нашел в ванной. Мне нужен был парашют для солдатика.

Мейсон смотрит с опаской, словно ожидая, что я сейчас вот-вот взорвусь (уж это я умею).

— Почему он весь грязный? — восклицаю я, глядя на погибший шарфик.

— Потому что солдату пришлось катапультироваться в грязную лужу, — говорит Мейсон. — У него было очень важное задание. Извини, Джерзи.

Я тащусь в кухню за своими четырьмя черешками сельдерея. Но сельдерея больше нет.

— Мейсон почти все съел, а остатки забрал для научного эксперимента, — говорит папа. — Что-то он там собирается красить пищевыми красителями…

Я выхожу, не дослушав, но папа этого не замечает.

— Мне нужно почистить клетку. Подержи пока Шекспира, — говорит Джессика, когда я, ковыляя, вхожу в ее комнату.

Я вздыхаю и осторожно беру у нее белую крысу. И только тут вспоминаю.

— У него же шерсть! Он мохнатый!

Я сую крысу Джессике. Она смотрит на меня как на умалишенную. Я выбегаю из комнаты и семь раз подряд намыливаю руки, чтобы смыть невезение.

До занятия остается два часа. Я пою колыбельную пятьдесят раз подряд.