Левин вздохнул, оглядывая в это время комнату, мрачную и грязную. Этот вздох, казалось, еще более раздражил Николая. Ему все труднее было говорить из-за приступов кашля, сотрясавших все его тело. В конце концов, он вышел из номера, чтобы уже как следует откашляться, и зло объявил, что находит в этом особое удовольствие — удовольствие бомбардировать своей мокротой проезжающие экипажи; это было одно из тех немногих наслаждений, которые жизнь все еще доставляла ему.
— А вы давно с братом? — спросил Левин Марью Николаевну.
— Да вот уж второй год, — сказала она, понизив голос и отвернувшись от сенсоров Карнака, хотя самому Левину казалось, что это излишняя предосторожность и датчики робота и так немилосердно затуманены и мало что способны были улавливать. — Здоровье их очень плохо стало. Пьют много, — сказала она.
— То есть как пьет?
— Водку пьют, а им вредно.
— А разве много? — прошептал Левин.
— Да, — сказала она, робко оглядываясь на дверь, в которой показался Николай Левин.
Он продолжил свои утомительные речи и вдруг высказал странное предупреждение:
— Если мы не позволим им управлять своей собственной судьбой, то они будут управлять нашими.
Язык его стал мешаться, и он пошел перескакивать с одного предмета на другой. Константин с помощью Маши уговорил его никуда не ездить и уложил спать совершенно пьяного.
Маша обещала писать Константину в случае нужды, и они расстались. Спускаясь по скрипучей лестнице вместе с Сократом, Левин пришел к выводу, что с братом происходило что-то неладное, и причиной тому был не только и не столько алкоголь. Он стал гадать, в чем же дело.
Утром Левин выехал из Москвы и к вечеру приехал домой. Дорогой, в Антиграве, он разговаривал с соседями о политике, о новых дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то. Но когда он вышел на своей станции, узнал огромного II/Кучера/47-Т с его крепким корпусом, сидящего строго перпендикулярно рычагам управления, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои сани, запряженные четырехгусеничным Тягачом в сбруе с кольцами и мохрами, когда II/Кучер/47-Т рассказал ему деревенские новости, он почувствовал, что понемногу путаница разъясняется. Он чувствовал себя собой и другим не хотел быть. Он хотел теперь быть только лучше, чем он был прежде.
Отъехав от станции, Левин почувствовал тепло: жар этот излучала шахта, его собственная огромная грозниевая шахта, он ощутил ее согревающее дыхание за несколько верст до того, как она стала видна. Наконец он подъехал к широкому каменистому кратеру, чтобы создать его, понадобился мощный взрыв. Шахта была полверсты длиной и версту шириной, ее грубые стены круто спускались вниз, к самому дну, ухабистому и покрытому камнями. Там, внизу, горели тысячи маленьких огней плавильных печей, круглые сутки оттуда неслись звуки ударов лопат и кирок.
