На следующее утро, происходит ужасный случай. Рыльскую "домовладелицу" на одной из станций под Брянском выводят из вагона по естественной нужде. Проводят на расстояние по железнодорожным путям, в некоторое отдаление от поезда. Сопровождает ее, как всегда в подобной ситуации, караульный с винтовкой. В данный момент это был "придурковатый". Становиться на некотором расстоянии. И тут эта обезумевшая женщина бросается бежать! Спрятаться ей негде. В одну минуту караульный догоняет ее, бьет со всего маху прикладом и приволакивает к вагонам. Она кричит, в истерике, плачет. Из своего вагона выскакивает "начальство", кавказец, и кричит: " Ты что же ее не пристрелил?!" Это все сопровождается истерическим матом, ее "кроют" как могут. Куда-то уводят. Солдаты между собой рассуждают: " Ну, кончено с ней, за побег расстрел". Однако, на удивление, через полчаса ее возвращают в нашу теплушку. Видно посовещались и решили, что ни к чему расстреливать сумасшедшую старуху. Наш караульный замечает: " Счастье ее, что это был не матрос "красный террор". Он бы ее на месте пристрелил".
Утром 12 сентября, наконец, приезжаем в Брянск. Вот уже десять дней прошло с тех пор, как меня арестовали "кубанцы" в Снагости, а меня еще никто толковый не допрашивал и, расследование моего дела не началось. В Брянске нас разделяют. На тех, дела, которых были уже рассмотрены Военно-контрольным пунктом и переданы Военно-революционному трибуналу (их большинство, 13 человек), а остальных передают в Особый отдел при штабе 14-ой советской Красной армии. В эту последнюю группу вхожу и я. Она из пяти человек, три снагостских мужичка с Дюбиным во главе и священник о. Павел.
Нас приводят в большое кирпичное здание, на четырех этажах, которого расположился Особый отдел. Когда-то здесь была женская гимназия. В нижнем этаже находиться приемная. Толстый человек в военной форме, вроде того же "унтер-офицера", записывают нас в толстую тетрадь. Этот тип военных мне неоднократно приходилось видеть в рядах Красной армии. Странно, что во время этой записи, кроме обычных сведений, спрашивалась сословная принадлежность. Ведь большевики это сразу отменили. Так почему спрашивали? Пока до меня не дошла очередь, я стал мучительно думать, что сказать. Дворянин, как было на самом деле? Опасно. Крестьянин? Боюсь, что не поверят. Скажу, нечто среднее. Скажем, мещанин. Но надзиратель, взглянув на меня, как мне показалось с некоторой иронией, произнес: " Крестьянин?" " Да", - ответил я, раз он сам мне так подсказал. Далее он спросил меня, какой губернии, уезда, волости, деревни. Мне нетрудно было придумать ответ. Я назвал деревню и местность, где я перед тем работал близ Весьегонска.
