Пронзительно верещит сейчас несмазанное колесико тележки, на которой двое подростков везут упакованные пачки газет.
Сидящий на ядре бомж время от времени подносит к губам мятый, чем-то раздутый изнутри («чем-то» — несомненно, бутылкой) бумажный пакет и прикладывается к упрятанному в бумагу горлышку. При этом поза сохраняет погруженность в духовные бездны.
Бумажный светло-коричневый мятый пакет со спрятанной в нем бутылкой над публично запрокинутой на людной площади головой, очевидно, тоже фирменный знак вольности.
17.10
Через середину площади, собирая взгляды, медленно вышагивает парень. Ему лет двадцать пять — тридцать, высокий, худой, в клетчатых серо-голубых длинных шортах. А над шортами длиннополый пиджак-китель ярко-желтого, точнее, пронзительно канареечного цвета. Две верхние пуговицы стоячего воротничка расстегнуты, оттуда ядовито-голубой полоской свистит ворот рубашки.
Коротенькие черные волосики на голове всклокочены.
Ленинская бородка и тоненькие закрученные усики а-ля Дали.
Особенно хороши под этим, почти клоунским, нарядом худые волосатые ноги. Шотландский стрелок.
Напряженно-замедленная, как бы пританцовывающая походка.
Рядом его приятель, коренастый, поплотнее, пониже, одетый в темное, но его не видно, он — оправа для этого ярко-канареечного (друг Санчо).
Сейчас они в центре сценической площадки. Головы туристов, по крайней мере в моем секторе кафе, повернуты в их сторону. Ощущение, что наши взгляды — электричество, которым заряжается Канареечный Дали.
Из подворотни в другом углу площади появляется еще один персонаж: высокий парень, чуть сутуловатый, с космами лохматых волос. Очки-половинки в тонкой металлической оправе на носу. Обвисшая выношенная кожаная куртка. Сделав несколько шагов по площади, он вдруг, как бы наткнувшись на что-то, останавливается, разводит руки, запрокидывает голову и трясет волосами, отказываясь верить глазам своим. Канареечный тоже встает как столб. Затем с крайней степенью потрясенности вскидывает в приветствии руки.
Далее разыгрывается этюд «встреча старых друзей»: с остервенелой радостью они хлопают друг друга по рукам, потом обнимаются. Актерская фальшь жестов не только не мешает действу, но и вполне вписывается в безвкусицу канареечного длиннополого кителя над голыми ногами и тоненьких закрученных усиков Дали над социал-демократической бородкой.
Сам Сальвадор Дали точно так же настаивал на претенциозном убожестве производимых им жестов.
