Но я-то думал что? Хоть сколько возможно, каждый километр лишний — поближе на восток, линию фронта перетянуть. А где она точно — сказать никто не может, потому что два часа назад была в одном месте, а сейчас в другом. Немец идет быстро, на броне и колесах. Вот я и тянул.
А теперь стал барахтаться в воздухе, делать какие-то плавательные движения, чтоб из-под обломков вынырнуть, с пути их отвернуть. А без самолета в воздухе, знаете, не очень-то полетаешь. Я все-таки летчик, а не профессиональный парашютист.
Не знаю, сколько я так падал рядом с машиной и отдельно от нее, но как-то все-таки она стала кувыркаться и пронырнула мимо. Тогда я дернул, значит, за кольцо, хлопок, и парашют раскрылся.
И в этот миг мне стало спокойно. Чувство спасения. Хорошо так, отчетливо помню.
Дыхание перевел. В лямках устроился поудобнее. Тихо спускаюсь себе вниз. Земля внизу зеленая, небо кругом голубое, парашют над головой белый, и я цел, ни единой ведь царапины.
И только подумал: ну вот и конец пятой эскадрилье, нет ее больше.
И только я это подумал — слышу моторы, поворачиваю голову: заходит на меня пара «мессершмидтов». И открывает огонь.
Вот тут уже я закрыл глаза и думаю: ну, все. Все.
Решили, значит, в воздухе меня расстрелять. А что там. Полное господство. Почему не потренироваться.
Ударило меня по ноге, и потерял я сознание.
…Очнулся: мокро. Открываю глаза. Лежу в какой-то луже. Трава кругом, заросли. Парашют рядом, погашенный. Стал себя ощупывать. Вроде цел. Отстегнул лямки. Стал подниматься на ноги, и тут в бедре такая боль — что снова потерял сознание.
Снова очнулся, в той же луже. Вечереет уже. Нога ноет все сильнее. Проверил: пистолет в кобуре.
Ну что, думаю, у наших я или у немцев? Стреляться, или погодить еще? Стреляться, конечно, неохота. Нет желания. Да и жалко по ситуации, понимаете: такое сейчас прошел, вытянул, остался живой — так что же теперь… чего ради. Уж лучше б тогда в воздухе сразу, в бою, от немецкой пули.
А двигаться не могу. Нога не пускает. Как свинцовая стала, и при малейшем движении — боль… страшная боль, честное слово.
Ладно, думаю. Полежу тут пока. Водички похлебаю. Поглядим, что там будет. Если немцы подойдут — застреляться успею. А может, убью раньше одного. Или даже двух. Чего задаром-то умирать, да раньше времени. Воздух хороший. Птички поют. Нога не так уж и болит, если не шевелиться. Поживу еще сколько можно.
И слышу вдруг тихий такой голос: «Дяденька! А, дяденька! Эй, дяденька летчик!.. Ты живой?.. Не бойся, мы свои, русские. Мы пионеры. Не стреляй!..»
