Опять выходит из хлебной.
Солнце зашло за округлое белесоватое облачко. Моментально разбежались тени по всем углам обширного монастырского двора. Мягкая сумеречность легла на сады, на зеленцу молодой травки. Перестали на минуту гомонить воробьи.
Старик, по обыкновению, вслух разговаривает сам с собой:
— Радость жить и видеть — и воробушков, и травку зелененькую, и солнышко, и небушко… И чего насмехается над сердечным умилением моим отец Пимен? Не любит радости младенческой, чистой?.. А Господь-то говорит: «Будьте, как дети». Вот оно что… А никак это Петра идет? — всматривается, щурясь, старик.
Подходит молодой послушник Петр. Лицо у него сонливое, не выспавшееся; зевает, сопровождая зевоту свирепым и длинным: «а-а…» Вместе — Степаныч и он — входят в хлебную.
— Сейчас Никита подойдет, — говорит Петр, снимая подрясник. Остается в одном белье; засучивает до плеч рукава рубахи и, зевнув последним коротким зевком, начинает выкладывать голыми руками тесто из чана в плошки.
Появляется Никита, рябой, длинный, как жердь. Начинает делать то же самое.
Степаныч с минуту хозяйски-деловитым взглядом смотрит на их работу, потом морщинки лица его начинают расплываться в добродушную улыбку, а губы шамкать:
— А уж я посмотрю на вас, ребятушки, посмотрю… Вы народ молодой, мне уж за вами не угоняться. Понатрудились мои рученьки; восемь десятков отслужили, вот как… Говорю казначею-то: «Отставь меня, батюшка, от хлебной-то; стар уж я, трудно стало справляться-то; пора уж мне и на покой, пятый десяток служу монастырю-то… небось заслужил покой-то…» — «Нет, говорит, Степаныч, послужи еще маленько… Господь труды-то любит…» Вот и служу, вот и служу, знать так и до смерти все служить буду…
— Слышали мы… Сто раз все про одно и то же твердишь, — хмуро возражает долговязый Никита.
Старик не обижается.
— И сто один раз скажешь, Никитушка, коли сто лет проживешь… и сто один раз скажешь… Спокой мне нужен, нужен спокой. На спокое порадоваться радости Господней — птичкам, травкам на земле, а в небе звездочкам — глазкам ангельским. За суетой-то оно все равно как сон какой проходит… ровно сон… С неоткрытыми глазами живем, вот оно что… Смотрим на все скрозь работу да заботу-суету; так всю жизнь не открываем глаз-то… Поживи-ка с мое-то, милый, поймешь и радость-то жизни по-иному… Вот оно что…
Степаныч глядит на мрачного Никиту светло и ласково.
Управившись в хлебной, старик идет к себе в келью.
Уютно и ласково у него в келье. Все так прибрано, чисто, и пахнет хорошим деревянным маслом, восковой свечей и ладаном. Неугасимая лампада посредине божницы поблескивает золотой искоркой, бросая тонко-паутинные лучики света на темные иконы.
