Без права на покой [Рассказы о милиции] | страница 47

Сначала он шел с видом человека, которому нечего бояться, некого опасаться — спокойно, уверенно, с хрустом приминая пушистый, еще не слежавшийся снег. Но потом, видимо, заподозрив неладное, шаги замедлил, затем остановился совсем, вынул из кармана пачку сигарет, прикурил от зажигалки, глубоко затянулся и вдруг стремительной тенью метнулся с дорожки к забору.

      Алексеев так стиснул подоконник пальцами, что они мгновенно онемели. Разжал лишь после того, как увидел, что от стены какой-то небольшой каменной постройки, уже завуалированной вечерними сумерками, навстречу Кура­сову с пистолетом в руке шагнул Попов.

—  Стой, стрелять буду!

Их отделяли друг от друга шесть-семь метров — расстояние, вполне достаточное для того, чтобы Курасов, оборвав бег, не налетел на Попова; Попов же, в свою очередь, мог успеть выпустить в Курасова не одну пулю. Ничего этого они не сделали. Один решил любою ценой пробиться за спасительный забор, другой должен был взять преступника только живым.

Короткая, яростная схватка завершилась тем, что сбитый с ног Курасов беспомощно распластался на снегу.

«Молодец, Саша! Отлично сработал!» — похвалил про себя сослуживца Алексеев.

Он попрощался с кадровиком и поспешил к своим товарищам. Они, вся опергруппа, были уже в сборе, образовав довольно широкий круг, брезгливо наблю­дали, как внутри этого круга, выкрикивая непередавае­мое на бумаге, Курасов конвульсивно бьется на земле.

—  Паясничает.

—  Пусть потешится, подождем. Выдохнется, пере­станет.

Ждать пришлось порядочно, силы было у Курасова — хватило бы на четверых. Но все-таки иссякла и она. Притих.

— Все? — осведомился Алексеев. — Артист из вас, прямо скажу, неважнецкий. Во всяком случае, гораздо хуже, чем я ожидал.

—  Еще дождетесь, — тяжело дыша, зловещим тоном пообещал Курасов, — дождетесь, ответите за все! И за применение физической силы, и за словесные оскорбления.

Это был его конек — грозить. А еще — отрицать все и вся. И на первом, и на последующих допросах у следова­теля то с подчеркнутой сдержанностью, то впадая в истерику, твердил:

—  Ничего не знаю. Ни в чем не виноват.

Утопающий хватается за соломинку. Курасов лгал и изворачивался, чтобы хоть на день, на час отдалить ту страшную минуту, когда, леденя в нем кровь, сурово, неумолимо прозвучит: «Именем РСФСР...».

Следствие затягивалось. Только напрасно думал Курасов, что это результат его умственных ухищрений. Затягивал следствие Ковалев. Пока он находился на свободе, пока грабежи заканчивались благополучным дележом добычи с последующей обильной выпивкой, он мог хорохориться, мог даже дерзить своему лидеру — все-таки они были свои люди, из одной шайки. Теперь, оказавшись за решеткой, не находил себе места, затравленно метался по камере. Из всех ее углов мерещи­лись немигающие зеленоватые глаза, наяву и во сне слышал леденящий душу голос: «Спалиться — умри, а держи язык за зубами. Расколешься — из-под земли достану».