Поэтому я и не думал прятаться или удирать. С чего бы? Я привык к тому, что не царское это дело. Я никого не боюсь. Это меня должны бояться. Если я не погиб во время мировой войны, во время атомных бомбардировок, то что мне сейчас-то может грозить? В общем, несколько их недооценил.
Ну и вот, когда ощутил, что этот мальчик — молоденький был, милый, кстати — уже дозрел до кондиции, я подошёл поболтать, а он меня немедленно пригласил прокатиться. И то, что он меня за город позвал, к себе в уединенное местечко, тоже отзывало маньяком. Я пошёл, даже с удовольствием.
А дальше там чистая хрестоматия была: дом, гараж. В гараже удобно, его мыть легко; из маньяков каждый третий норовит тебя в гараж зазвать. Чудно показалось, что оттуда пахнет живыми людьми. Я подумал, что он собирается развлечься вместе с приятелем: совершенно типичный стоял душок, адреналина, пота, страха, злости — ну и плюс человеческой гаражной техники. Я даже решил, что у меня нынче отменная закуска выдалась — одного убью сразу, чтобы второй впечатлился, а второго — после уютной беседы за бокалом кровушки. Так и вошёл, конечно.
А тот, кто был внутри, меня встретил. Если бы пулей — это пустяки, как я понимаю. Но он был хорошо подготовлен.
Огнемётом. Струей напалма.
Я инстинктивно прикрыл лицо — но это слабо помогло. Все равно, везде был огонь, я вдохнул огонь, вокруг был огонь, некуда было деться от огня! Мне было так больно — я понятия не имел, что мне может быть настолько больно! И никак не сбить пламя. И уже хочется умереть поскорее, потому что невозможно долго это терпеть. А меня вдруг окатывают чем-то, отчего пламя спадается, но делается еще больнее — и я падаю на пол и сворачиваюсь в комок, но мне больно прикасаться к полу, мне больно прикасаться к самому себе, мне больно везде, мне хочется орать, но я не могу, потому что я сжег легкие и гортань…
Люди меня хватают за руки и за ноги и защелкивают металлические браслеты, соединенные цепочками — я еще успеваю понять, что могу порвать эти цепочки, как нитки, но не стану дергаться, потому что запястья сгорели до кости, а лодыжки целее, но тоже обгорели — и мне дико больно от того, что они меня тормошат, а от боли у меня путаются мысли.
Они потом меня тащили волоком к закрытому автомобилю какой-то стадной службы; я слышал, как тот парнишка, с которым мы сюда приехали, который меня подставил, говорит кому-то:
— Кошмар какой! Ты прав, Оли, они — не люди, люди так не могут. Смотри — эта тварь еще трепыхается!
