Теперь все люди для меня поделились на своих и врагов. Свои хотели меня изловить и отправить на убой, а враги хотели убить просто и незатейливо. У меня впервые в жизни было занятное чувство, что теперь добыча за мной охотится — их же много, а я один. Плоховато льву, когда на него стадо буйволов понеслось!
Мне стало страшно. Я даже захотел повидаться с кем-нибудь из своих. Я отправился в Нюльит, город, где охотилась моя матушка. Она далеко жила, и я ее с детства не видел.
Дорога получилась та еще. Самолеты, несущие бомбы, проходили волнами, а там, куда они эти бомбы сбрасывали, оставалась выжженная пустыня, из которой торчала арматура. Везде шли военные колонны танков и броневых машин, везли орудия и людей стадами гнали сражаться. Я старался не показываться им на глаза, но в меня все равно разок стреляли из пистолета, как в дезертира. Повезло — только поцарапали.
Я долго пробирался лесом, который люди напичкали всяким убивающим железом, потом видел, как закапывают полный ров трупов. В одном сожженном поселке трупы висели на деревьях. У обочины шоссе обгорелый мертвяк был примотан колючей проволокой к осветительной мачте. Это уже не говоря о тех, кого пулей достало. В общем, я только поражался, как они друг друга… Кругом так воняло мертвечиной и пеплом, что я охотиться не мог, шел голодный, но все равно мутило.
Я еще только подходил к городу, когда почувствовал что-то очень нехорошее. У меня все внутри взбунтовалось, первый раз такое ощутил. Понял, что нельзя туда — и все. К лицу будто паутинка прилипла невидимая, но липкая — и скинуть ее нельзя, а в крови, в нервах, в мышцах ощутимо выворачивается что-то.
Я уже потом узнал, что это радиация.
Не осталось там больше ни кусочка города. Руины, пепел, грязь радиоактивная. Я с холма на это смотрел и пытался уложить в голове, как это люди ухитрились угробить столько всего сразу. Я понял, что матушку уже никогда не увижу. Что она умерла — а это было трудно осознать. И еще я понял, что супероружие, о котором до войны столько писали в газетах — это вовсе не выдумка, хотя все эти хвастливые бредни звучали обычным человеческим враньем. И еще — что у врагов такая дрянь тоже есть.
Я бродил по развалинам и пытался унюхать хоть что-то живое, но отовсюду несло только смертью. Я не мог себе представить того, что обрушилось на матушкин несчастный город — от этого ужаса асфальт, песок и бетон превратились в стекло, стены сложились, как дощечки, из которых строят домики человеческие дети, а сталь потекла смолой, висели остывшие капли… Только на окраинах люди еще агонизировали среди развалин — и умирающие, и трупы выглядели жалко и гадко. Что-то, чего я не видел, поотрывало им конечности, выдавило глаза, сожгло волосы и кожу, содрало мясо до костей… я не мог тут кормиться, хотя остатки несчастного стада не подумали бы сопротивляться. Я сочувствовал им, да, стаду сочувствовал — потому что такой смерти никто не заслужил… только помочь было нечем, да и что мог бы сделать вампир… А потом мне стало очень нехорошо. Я понял, что почему-то болен, и ужасно удивился, потому что никогда не болел и думал, что мы вообще не болеем. Я понял, что заболел от того, чем они разрушили город, и решил убираться оттуда подобру-поздорову. Но убраться оказалось очень непросто.
