Исходя из вышеизложенного, Валуев считал необходимым «впредь до соглашения с министром народного просвещения, обер-прокурором священного синода и шефом жандармов относительно печатания книг на малороссийском языке, сделать по цензурному ведомству распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».
Как видим, министр внутренних дел вовсе не являлся украиноненавистником. Он был знаком с литературой на малорусском наречии, отмечал «более или менее замечательный талант» некоторых писателей и не имел ничего против издания на этом наречии художественных книг («изящной литературы»). Украинская поэзия, проза, сборники народных пословиц как печатались, так и продолжали печататься. Запрет относился только к тем отраслям книгоиздательства, с которыми усиленно экспериментировали украинофилы. Что же касается мнения «не было, нет и быть не может», то оно принадлежало не Валуеву, а самим малорусам и относилось не к народным говорам, а к «новому литературному языку», совершенно не пользовавшемуся популярностью.
«Пробывал я, — рассказывал видный ученый, малорус по происхождению Михаил Максимович, живя на моей горе (хутор Михайловская гора в Полтавской губернии — Авт.) давать нашему деревенскому люду книжицы на нашем просторечии, что же выходило? Каждый раз очень скоро возвращали, прося наших русских книг». «Малорусских книг, кроме Шевченко, почти никто не покупает» — констатировал Михаил Драгоманов. Широкую известность получил и случай с приехавшим в украинское село молодым священником, который обратился к крестьянам с проповедью на народном наречии. Крестьяне очень обиделись, потому что батюшка говорил о Боге тем языком, каким они «в шинке лаются меж собой».
«Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, — сокрушался украинофил Федор Уманец. — Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги. Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубежденным и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против нее».
«Поднимать малорусский язык до уровня образованного, литературного в высшем смысле, пригодного для всех отраслей знания и для описания человеческих обществ в высшем развитии — была мысль соблазнительная, но её несостоятельность высказалась с первого взгляда, — признавал крупнейший малорусский историк Николай Костомаров. — Язык может развиваться с развитием самого того общества, которое на нём говорит; но развивающегося общества, говорящего малороссийским языком, не существовало; те немногие, в сравнении со всею массою образованного класса, которые, ставши на степень, высшую по развитию от простого народа, любили малорусский язык и употребляли его из любви, те уже усвоили себе общий русский язык: он для них был родной; они привыкли к нему более, чем к малорусскому, и как по причине большего своего знакомства с ним, так и по причине большей развитости русского языка перед малорусским, удобнее общались с первым, чем с последним. Таким образом, в желании поднять малорусский язык к уровню образованных литературных языков было много искусственного. Кроме того, сознавалось, что общерусский язык никак не исключительно великорусский, а в равной степени и малорусский… При таком готовом языке, творя для себя же другой, пришлось бы создать язык непременно искусственный, потому что, за неимением слов и оборотов в области знаний и житейском быту, пришлось бы их выдумывать и вводить предумышленно».
