«Смерть роднит людей с животными, — размышляет Керригэн, — возвращает к нашему основному состоянию, а оно представляет собой мерзкую клоаку с непрекращающимися химическими процессами». Пройдя останки обезглавленных птиц, он замедляет шаг. В ногах ощущается застарелая усталость, однако больше всего устала душа. Вскоре он оказывается перед деревянной дверью лавки, принадлежащей зятю Исмаила, пересекает двор, где, как и в прошлый раз, навалены какие-то мешки и накрытые брезентом ящики, хотя при дневном свете это место кажется ему менее захламленным, и решительно поднимается по нескольким ступенькам, ведущим внутрь. Однако на пороге он останавливается: то, что происходит в одном из углов лавки, у непременного чайного столика, заставляет его слегка удивиться и в то же время мысленно улыбнуться. Да, жизнь порой предсказуема именно из-за своей кажущейся непредсказуемости, думает он. Лицо женщины наполовину скрыто волосами, наискосок пересекающими скулу; на ней хорошо сшитый костюм цвета морской волны и легкая блузка, на шее — платочек в белый горошек. Она сидит на самом краю дивана, туфли на каблуках лишь слегка касаются пола, из чего можно заключить, что она нервничает и в любой момент готова подняться. Руки напряженно сжимают лежащую на коленях плоскую прямоугольную сумочку, губы влажно поблескивают, поскольку от волнения она их то и дело облизывает, однако что-то в ее облике говорит о решительном настрое; похоже, в случае необходимости она готова даже проявить нахальство.
Сидящий напротив Абдулла бин Сайд улыбается, поглядывая на вырез блузки, и кивает в знак согласия, после чего приближает лупу к какому-то предмету — судя по его заинтересованности, драгоценности, и недешевой. Керригэн уверен, что вот-вот начнется бесконечная церемония переговоров, в ходе которой продавец ради повышения, а покупатель ради снижения цены способны проявить недюжинные артистические способности. Он внимательно всматривается в слегка покрасневшее и изменившееся, возможно, из-за подступающих слез лицо женщины: чистый лоб скрывает какую-то упрямую мысль, припухшие вяловатые губы слегка кривятся от досады, хотя она и пытается ее скрыть, на виске беззвучно бьется голубая жилка, словно потаенный ручеек чужого сознания. Для некоторых мужчин сострадание бывает опаснее красоты, вид загнанного существа мгновенно рождает в них жалость, способную разрушить самую неприступную крепость, однако в данном случае речь, видимо, об этом не идет. Тем не менее бывают дни, когда корреспондент London Times глубоко презирает торговцев, само искусство торга выводит его из себя, он ненавидит стремление запутать покупателя почти так же сильно, как жадные руки нищих, которые на переполненных улицах хватают его за пиджак и тянут к себе.
