Голос журналиста возвращает его к действительности. Керригэн говорит несколько минут не умолкая, бесстрастным тоном, руки — одна на другой на краю стола, даты, подробности, догадки… недавнее секретное сообщение властям в Лондон о неизбежности переворота.
— Вот все, что мне удалось выяснить, — заключает он.
Со стороны моря, с желто-белого неба над ним в отдельный кабинет проникает свет, а с нижнего этажа ресторана — арабская музыка, набегающая короткими волнами. Официант с подносом лавирует между столиками. Поверх цинковых крыш Гарсес рассеянно смотрит на порт: моряки, молотами сбивающие ржавчину с корпуса какого-то грузового судна, залитая солнцем набережная, беготня складских служащих. Он размышляет над словами Керригэна. Может быть, им платят немцы, или итальянцы, или англичане, или все они вместе. Когда дело касается экономики, беспристрастность превращается в иллюзию, а город, существующий за счет контрабанды, может жить только по одному принципу: никому не доверяй. Грузовик, разворачивающийся на другой стороне пристани около отряда таможенной полиции, выводит его из состояния задумчивости, взгляд, еще секунду назад отсутствующий, устремляется на собеседника, и он возвращается к прерванному разговору.
— Думаю, после провала Санхурхо[15] никто в армии не осмелится на подобную авантюру, равносильную самоубийству, если ты об этом думаешь, — говорит он скорее с надеждой, чем с уверенностью.
Ему не хочется даже рассматривать такую возможность, но он тут же раскаивается в сказанном, потому что в глазах Керригэна, несмотря на невозмутимый вид и поджатые губы, появляется усмешка.
— Ради Бога, Гарсес, кто-то все-таки должен познакомить тебя со всемирной историей!
— Ну хорошо, — говорит наконец испанец, нахмурив брови, слегка задетый последним замечанием, потом глубоко затягивается и выпускает дым, почти вертикально поднимающийся к вентилятору. — Попробую что-нибудь узнать.
Он прекрасно понимает, чем это ему грозит: экспедиция отложится на энное количество дней, а может быть и недель. К тому же, на его взгляд, Керригэн придает слишком большое значение отдельным вещам. Он не раз в его присутствии критиковал британское правительство и западные демократии, якобы отказывающиеся видеть, какой оборот принимают события в Европе. Еще одна его излюбленная тема — Германия. Гарсес считает, что многие из этих соображений берут начало в тех далеких временах, к которым относится фотография на стене его комнаты на улице Кретьен, где невероятно молодой Керригэн в невероятно старой форме эпохи Великой войны заснят рядом с военным конвоем. Его страхи кажутся Гарсесу нелепыми, но порой подобные беседы вызывают в нем какое-то тревожное предчувствие и в то же время ощущение, что он присутствует на уроке строгого учителя в качестве несмышленого ученика. Возможно, поэтому, желая получить хоть какую-то компенсацию за эти неприятные чувства, он добавляет:
