И я вспоминал свою первую ночь в Портленде, как неудобно мне было спать на кровати, и как, переместившись на пол, я сразу же заснул, прижавшись щекой к ковру. Все было в диковинку: супермаркеты, сплошь набитые продуктами, которых я никогда прежде не видел, и мусорные контейнеры, полные вещей, которыми все еще можно было пользоваться; и правила, правила для всего: как есть, как сидеть, как разговаривать, даже как мочиться и подтираться.
В своих мыслях я снова возвращался к жизни – постепенно, не спеша. Давая отсрочку.
Потому что я знал, рано или поздно, я доберусь до нее.
Охранники со временем потеряли ко мне всякий интерес.
В тишине и темноте я становился сильнее.
* * * *
В конце концов, она пришла. Появилась внезапно, совсем как в тот день – когда, выйдя в солнечное сияние, она прыгала и смеялась, запрокинув назад голову, так что ее длинный хвост слегка касался пояса ее джинсов.
После того дня я больше не мог думать ни о чем другом. Родинка на внутреннем сгибе ее правого локтя, как маленькое чернильное пятно. То, как она кусала ногти, когда нервничала. Ее глаза, глубокие, как надежда. Ее живот, бледный и мягкий, такой прекрасный, и маленькая темная впадинка ее пупка.
Я практически сходил с ума. Я знал, что она считает меня мертвым. Что случилось с ней после того, как она пересекла границу? Удалось ли ей выжить? Ведь у нее не было ничего, ни орудий, ни еды, ни представления о том, куда идти. Я представлял ее: слабую и потерянную. Я представлял ее мертвой. Это вполне могло быть правдой.
Я говорил себе, что если она жива, ей придется двигаться дальше, она забудет меня, она снова будет счастлива. Я говорил себе, что это то, чего я хотел бы для нее.
Я знал, что больше никогда ее не увижу.
Но надежда теплилась, несмотря на то, что я изо всех сил пытался ее уничтожить. Совсем как эти огненные муравьи, которых полным-полно в Портленде. Неважно, как быстро ты их давишь, их всегда становится все больше и больше, они бегут нескончаемым потоком, стойким, преумножающимся.
Может быть, говорила надежда. Может быть.
Забавно, как время лечит. Как та пуля, застрявшая в моих ребрах. Она там, я знаю, что она там, но я едва ощущаю что-либо.
Только когда идет дождь. И иногда, когда я окунаюсь в воспоминания.
* * * *
Невозможное случилось в январе, в одну из безликих зимних ночей, холодную, черную и долгую, как все остальные.
Первый взрыв пробудил меня ото сна. За ним последовали еще два, приглушенные нижними слоями каменной кладки, напоминающие громыхание дальнего поезда. Сигнализация начала вопить, но столь же стремительно умолкла.
