— Слушай, Славик. — Тихо подошедший сзади Санек говорил протяжно и невыразительно. Славик, обернувшись, посмотрел на напарника — ну точно, опять укурился: глаза у Санька были мокрые, мутные, с красноватыми прожилками, смотрели они вроде бы на Славика, а вроде бы и куда-то мимо, вернее, сквозь него. — Славик, я отвалю скоро, разберешься сам с машиной, а?
— Да ладно, ладно, иди уж. — «Чего он вообще здесь сидит целыми днями? Толку-то никакого». — Иди, я загружу. А выручку-то кому? Ильгиз приедет или нет?
— Да оставь себе, завтра рассчитаешься. Ты же мужик надежный — завтра принесешь. О’кей?
— О’кей, о’кей.
— Я арбузик возьму с собой — пить охота, черт. — Санек нагнулся и стал дрожащими пальцами трогать пыльные арбузы, пытаясь неведомым никому способом определить степень спелости и вкуса совершенно одинаковых с виду грязно-зеленых шаров.
Раздался очень громкий сухой треск, и одновременно несколько арбузов под руками Санька лопнули, словно решив вздохнуть наконец полным арбузным нутром. Санек мгновенно стал красным с головы до ног — он изумленно выпрямился, развел руками, посмотрел на Славика и повалился на спину. Треск повторился — и еще два арбуза превратились в кровавое месиво. Только тогда Славик посмотрел на дорогу и ту же рухнул на землю, закрыв голову руками. Падая, он удивился, сколько мыслей пронеслось у него в мозгу за долю секунды — и все были законченные, четко сформулированные, ясные и трезвые.
За короткий миг падения, после того как он увидел серый «мерседес», стоящий напротив арбузной кучи, и ствол автомата, высунувшийся из заднего окна, который ритмично дергался и из него вылетали маленькие тусклые огоньки, Славик вспомнил всю свою жизнь, проанализировал все свои поступки и составил яркий и единственно правильный план на свое дальнейшее существование — план, который он искал почти сорок лет и никак не мог сформулировать, в результате чего он, Вячеслав Петрович Давыдов, и оставался всю жизнь неудачником — ни то ни се. Серенькая работа, маленькая зарплата, некрасивая и нелюбимая жена, с которой он ел, пил, спал, заводил детей по привычке, без каких-либо не то что высоких, а даже зачаточных чувств.
Сейчас же он, еще не коснувшись земли, успел выработать для себя линию поведения на всю оставшуюся жизнь, осознав также, что осталось ее еще не так уж и мало — что такое пятьдесят?! — здоровье у него вполне, руки-ноги целы, голова на месте, так какого же хрена связался он с этими бандитами? Деньги? Да денег у него все равно никогда не было, а уважали его все — и на работе, какой-никакой, а все же работе. Не торгашом-арбузником сезонным был, а нормальным работягой — в Парке Победы каждая собака его знала: он и газоны подстригал, и сучья подрезал на деревьях, зимой снег красивый, чистый, легкий с виду, а как, бывало, пропотеешь, пока с ним возишься… Господи! Как хорошо-то было! Как спокойно!.. Нет, к черту, к дьяволу все это — бизнесменов, бандитов, демократов, всю эту катавасию, весь этот бардак! Во что его превратили, друзья только посмеиваются — Славка-бизнесмен, Славка-коммерсант… Столько нормальных людей вокруг — что его к этой мрази занесло? Господи, прости, прости, по совести жить буду, все брошу, только спаси сейчас!
