Звягин постукивал карандашом по письменному столу. Виталий уехал. Уехал и Андрей, выслушав их ночной план, изрядно его развеселивший. Да и Звягину он сейчас нравился — дорого все это, конечно, но, с другой стороны, это проблемы Виталия. Раз сам придумал — значит, не жалко ему денег. Зато как красиво — кино, да и только. Андрея вызвали ночью — специально, дело срочное, как сказал Виталий. А Андрей тоже клоун, любит такие штуки. Примчался, выслушал все, сразу прикинул по времени — сказал, что один справится. Ну, дай Бог ему здоровья. Рисковый парень, но профессионал. Жалко будет, если они его потеряют. Тьфу, тьфу, тьфу. Звягин отложил карандаш и слегка похлопал пальцами по столешнице. А вот этим молодым он сам займется. Виталий все-таки молодец — быстро он материальчик собрал. Гарантии, что его лесной дружок здесь, в этих бумагах, конечно, нет никакой, но какая-то зацепка может высветиться.
Он поворошил лежащие перед ним бумаги. Ну, тихушник, откуда, как не от ментов, вся эта информация: домашние адреса, работа, телефоны, краткие досье — кто чем увлекается, что собирает, с кем живет… Ничего ведь про ментов не говорит, а наверняка у него там своя крутая лапа. Ну и славно, впрочем, что крутая. Виталий — человек порядочный, не продаст. Его дело, с кем дружить. А то, что Андрюша с этим быдлом покончит, — это тоже хорошо. Не любил Звягин залетных мастеров — особенно с юга. Расистом он не был, но этих рыночных заправил искренне презирал и старался избегать с ними компромиссов, а по возможности просто от них избавлялся. Любыми способами. После ночной беседы настроение его заметно поднялось — одним гадом уж точно меньше станет, Андрей свое дело знает.
— Таня, — позвал он. — Танечка! Ты проснулась?
— Твоими стараниями. — Таня вошла в комнату — фотомодель из «Плейбоя», выглядевшая вполне на свои тридцать пять, — но зато каких тридцать пять и как выглядевшая! Ей не нужно было играть двадцатилетнюю свежатинку, подтягивать кожу на лице, строить с помощью уколов и прочего дерьма грудь, сидеть на диетах; годы не смогли разрушить великолепное тело, вовремя он ее подобрал — еще немного, и сломалась бы она, сломалась от недосыпаний, изматывающей, тупой, бессмысленной работы, от очередей в магазинах, затхлый воздух метро, насыщенный испарениями нечистых тел, стер бы краски с ее лица, и, как хамелеон, она бы приняла нейтральную серо-зеленую городскую окраску. Мерзкая водка на пьянках с сослуживцами разрушила бы ее печень, налила бы дряблые мешочки под глазами, сгорбилась бы она от тяжести сумок, уродливая обувь изменила бы походку, грубые неумелые руки любовников измяли и истерли бы нежную кожу, стала бы она обычной советской бабой — смазливой, доступной, испорченной склоками и полуядовитой колбасой, с издерганными нервами и плохими зубами от растворимого кофе и польских сигарет.
