— Пошел в жопу отсюда! Чего надо, урод? Вали давай!..
— Гена, ты что? — удивленно спросил жиденок. — Отдай ты ему бутылки, Бог с ним, чего набрасываться на человека? Забирайте, забирайте, пожалуйста. — Он махнул оторопевшему Роберту рукой. — Нам не нужно.
Волосатый злобно смотрел на Роберта и молчал. Потом достал из кармана куртки сигарету, начал разминать ее, крутя в пальцах.
— Ладно. Выпить хочешь, дед?
Роберт молчал. Гаденыш, в другое время плюнул бы, растер, и ничего бы не осталось от этой мрази волосатой. Какие ребята у него на заводе были! А этот — ни кожи, ни рожи, а орет, гад, угрожает еще. Снизошел вот до него, «выпить хочешь?»… Сука.
— Можно, — тихо сказал он одними губами.
— Ну, садись давай с нами. — Волосатый кивнул на доску, валяющуюся напротив него. — Выпей, дед. Ваня, доставай.
Еврейчик взял стоящую у него между ног бутылку коньяка и плеснул в два граненых стакана.
— На здоровье, — сказал он, протягивая один Роберту, другой — своему волосатому приятелю.
— Спасибо, друг. Дай вам Бог здоровья. — Роберт принял стакан, понюхал, удовлетворенно хмыкнул. — Хороший коньяк у вас, ребята. Давненько такого не пил.
— Работать надо, будешь пить, — пробормотал волосатый. — Давай не задерживай.
— Хе, работать… — Роберт, выпив, занюхал рукавом, аккуратно поставил стакан рядом с ногой волосатого. — Работать-то я умею как надо. Обстоятельства, ребятки, такие… Время поганое…
— Вы на Гену не обижайтесь, — ласково проговорил еврейчик. — Несчастье у нас. Друг умер. Вот и пьем тут сидим. Гена, успокойся ты, и так, видишь, невесело. Не приставай ты к человеку.
— А отчего умер? Молодой был?
— Да ровесник наш. Застрелился. Вот такое у нас горе.
— Ну, вы даете, ребята! Застрелился! Чего же не живется-то вам? Что же вам еще нужно? Я в ваши годы и подумать о таком не мог — застрелиться! Ну и дела… Вся жизнь впереди. Вот вы чем занимаетесь, извините, конечно?
— Ну, я, допустим, врач. — В голосе еврейчика появилось напряжение. — Гена вот музыкант. А что?
— Да ничего, ничего, ребятки, не сердитесь. Простите старика — вы-то хорошие парни, а то столько всякой дряни развелось, бездельников, болтают языками, не делают ни хрена, все себе заграбастали…
— Как же это они все заграбастали, если ни хрена не делают? — невнятно промычал-пробубнил волосатый Гена. — Ты-то вот хули попрошайничаешь? Что, газеты лень продавать? Неохота? Так больше насобираешь за день?
— Ну что ты грубишь, что грубишь? Не знаешь же ничего, а грубишь. У меня, может, тоже несчастье, а ты сразу в жопу лезешь, елки… У меня вот квартиру украли, гады, на старости лет, а ты так сразу начинаешь…
