— Ну что, Лена, какие планы? — спросил осторожно Гена. Ему не хотелось уходить, и он не мог найти предлог, чтобы остаться.
— Ты, Геночка, поезжай-ка домой. Если верить твоим вчерашним рассказам, тебе нужно немножко в себя прийти. А я прибираться буду.
— Давай я тебе помогу…
— Нет, Гена, я не люблю скопом работать, суета одна. Я уж сама.
— Ну, мы увидимся как-то?
— Конечно. Хочешь, вечером приезжай. Я буду рада тебя видеть.
Вечером Гена, конечно же, приехал и остался. И на этот раз они спали вместе.
Алексей смотрел на своих друзей, уставших за этот трудный и грустный день, притихших — ну какая там Америка, разве он сможет променять их на что-то? — ничего нет важнее и нужнее этих людей, этой жизни, ужасной, конечно, но такой родной и любимой, изученной от доски до доски, с множеством отдельных миров, построенных им и его друзьями. Вот мир Гены: полки с кассетами и лазерными дисками, несколько гитар, портреты любимых музыкантов по стенам, книги. У него — другой мир: оружие, лес, земля, воздух, солнце, Катерина… Такого ни в какой Америке ему не построить, так же как и Гене, — затоскуют они мгновенно, начнется эта самая ностальгия. Не тоска по березкам и соснам — их можно любить и в Штатах, и в Канаде, и где угодно, — а отрыв от построенного лично, с любовью и нежностью мира, маленького, но своего, который, в отличие от других вещей, невозможно перенести никуда, он включает в себя великое множество элементов, каждый из которых является неотъемлемой его частью, и, если один из них исчезает, вся система мгновенно рушится, и на ее месте приходится выстраивать новую, начиная с нуля.
В мягком свете настольной лампы, во вкусном табачном дыму, распространяемом трубкой, которую дома курил Гена, набивая ее дорогим редким табаком, в становившихся все более короткими и редкими фразах, которыми перебрасывались четверо друзей, теперь они стали еще ближе друг другу. И Лена — человек в компании новый — чувствовала себя своей, словно много лет знала и смешного этого гусара Лешку, и слегка высокомерную Катерину, и Геночку — мудрого, но изображавшего из себя необремененного ничем подростка. И не было сейчас здесь места обычной злости, въевшейся в душу каждого российского гражданина. Они были вместе, они были живы, они любили друг друга, что еще могло иметь значение? «Все будет хорошо, — думал Алексей. — Все будет…»
