Заклинатель змей и другие эстонские сказки | страница 29
Едва он это сделал и опять в свой угол спрятался, — глядь, выскакивают из дымохода два чертенка, бесенята, нечистая сила или как их там называют. И прямиком к этому блюду. Принялся один жрать, да как запищит:
— Хватун, Хватун! Это не каша! Это бяка, попробуй!
Второй попробовал, говорит:
— Не ври, Пискун, каша!
— А вот и нет, а вот и нет! — еще пуще завопил Пискун.
Хватун еще раз попробовал и с ним согласился.
Батрак в своем углу чуть со смеху не помер.
Тут он слышит: собираются бесы хозяйке в отместку дом подпалить. А сами, мол, потом спрячутся в старое колесо, которое на дворе валяется, в ступицу залезут.
И точно, подпалили они крышу с двух сторон своими огненными хвостами и были таковы.
Батрак едва успел из пламени выскочить, хозяйку поскорей на двор вызвал, маленькую Вийю вытащил, а дом уж весь занялся. Хозяйка перепугалась, не знает что делать. А Тыну не растерялся: схватил то самое колесо и в огонь бросил. Тут раздался страшный гром, как пушка ударила, и пожар вмиг потух, будто вылили на него целое озеро воды. Тут и Тийю, видать, догадалась, откуда такая беда.
Так Тыну-батрак спас свою хозяйку от нечистой силы, и в благодарность за это говорит ему Тийю, мол, бери меня в жены. Что же, Тыну тож был не дурак: разом жену получил богатую да пригожую, стал хозяином в доме, а своей бывшей хозяйке сам стал кормильцем.
И славно зажили они на своем хуторе. Тийю на мужа не нарадуется, подкладывает за обедом куски пожирней, постель стелет помягче, одевает во все самое лучшее. Тыну в неге да в холе, статен, собою пригож и в работе хват — первый встает, последний ложится. В округе нет лучше Тыну хозяина, нет жены сноровистей, чем Тийю.
Впервые черная кошка пробежала меж ними на исходе первого года: не принес аист маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого жизнь у них не так складно пошла, все чаще раздоры да ругань. Да тут еще гадалки, старые ведьмы, пророчат: не ждите, мол, прибавленья, не будет у маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого черная кошка будто поселилась у них в дому навсегда.
Однажды повздорили в очередной раз, и Тийю в сердцах, а может и с умыслом, и говорит: «Был ты беден, как церковная мышь, а я тебя пригрела, в дом приняла». Он все бы стерпел, хоть исподнее у него забери, а тут, выходит, он хлеб чужой ест. И это жена говорит, родная жена! Такого не мог стерпеть бедный Тыну. Как ножом полоснула душу обида, пропал аппетит, ушло былое рвенье в работе, потерял он покой. На груди будто змея поселилась, жалит-кусает: «Церковная мышь!.. Нахлебник!..» Все ему с тех пор опротивело — и хозяйство, и семейный очаг.
