— …Да, весьма геройски. Будешь в Жераровом доспехе разъезжать и смотреть по сторонам, чтоб турки не сунулись. Нет, определенно в тебе есть польза, вот что я имею в виду. Кстати, ты ж мне жизнь спас… — Анри прищурился в полутьме, очень еще слабый и больной, но уже вернувший в голос и взгляд эту священную властность, наполнявшую значением милости даже похвалу. Ален покраснел, не зная, куда девать глаза.
— И что ты отворачиваешься, думаешь, я забыл?.. И не надейся, жив останусь — придумаю, как тебя наградить…
— Но мессир…
— Молчи! Вот дойдем до Атталии, там я измыслю что-нибудь. А пока пошел вон, жрать хочу — сил больше нет… Если там остался хоть кто-нибудь, кто не возится с покойниками, распорядись от меня насчет обеда… Ну, обеда для раненых. Остальные до вечера подождут.
…Так у Алена появился доспех. Жераровская кольчуга была ему слегка великовата в плечах, и непривычный к подобным вещам мальчик поначалу чувствовал себя в ней очень скверно. К вечеру у него так ломило спину, что впору завыть. Все тело прямо-таки взывало о пощаде; и если бы в четвертой из «обозных» стычек Алена не клюнула бы в грудь стрела, набив ему изрядный синяк, он так бы и не проникся идеей о пользе доспехов. Достался ему и подкольчужный кафтан Жерара — черный, еще хранящий запах чужого пота. За двенадцать суток перехода от Проклятой горы Ален изменился, будто бы прошло несколько лет. На этих кратких пятидесяти милях пути, которые заняли у израненного голодающего войска такую неимоверную уйму времени, с юношей произошло несколько событий, способных изменить кого хочешь до неузнаваемости — он спас одному человеку жизнь, убил другого, потерял друга и обрел брата. Кроме того, он заболел какой-то здешней лихорадкой, но переносил ее на ногах — только похудел, и глаза у него слегка изменились. Теперь Алена можно бы было без труда принять за шестнадцатилетнего. Кстати, о возрасте — под Атталией Ален справил свой четырнадцатый день рождения.
Впрочем, он о том напрочь забыл. Точного числа своего появления на свет он толком и не помнил никогда, знал только, что в конце зимы — а здешняя погода никак у него в голове с февралем не связывалась, как, впрочем, ни с каким тамошним, нормальным сезоном — здесь со временем было как-то странно, оно определялось краткими словами «Время Похода». Он не знал, что увидел Город ровно в день своего появления на свет. Увидев Город, Ален не мог думать более ни о чем.
