— Да, мессир Аршамбо, — добавил он, лукаво грозя пальцем, — Бурбон и Шампань — братья навек… Никогда я с вами не расстанусь. — Переведя взгляд с несказанно смущенного этими откровеньями Алена на рыжего Ришара, он добавил виновато: — Мам, ну я же тебе говорил — я ее заложил на божеское дело… Подумаешь, кольчуга. Отец ее выкупит.
— О… да, мессир, — растерянно ответствовал оруженосец, чувствуя, что надо же хоть что-то сказать. Анри блаженно, совершенно по-младенчески улыбнулся, закрывая глаза. — Рано проснулся, рано встал добрый святой Мартин, — немузыкально пропел он и засмеялся. Когда он вновь поднял веки, мутно-синий взор его остановился на Алене: второй юноша к тому времени уже умудрился на цыпочках выйти из комнаты. Брови рыцаря сурово сошлись на переносице.
— Ты… с-со-бака гр-реческая! Как ты посмел сунуть сюда свое мерзкое рыло? З-зарублю, — и мессир Анри сделал попытку приподняться на локте. Ален еле успел выскочить за дверь — и за спиной его о доски гулко ухнуло что-то тяжелое. Наверное, подсвечник, устало подумал юноша, оседая у стены. А может, кувшин. Если кувшин, то жалко — с утра осколки подбирать… Придется всю ночь дежурить тут под дверью, кто знает, чего мессиру в голову взбредет. Не пошел бы он резать кого-нибудь, не дай Боже — еще свернет себе шею на лестнице! Кроме того, может, ему водички понадобится. Или кисленького сока… Не удивлюсь, господа, совсем не удивлюсь.
Ален так и прикорнул у стены, слушая, как внизу шумят оставшиеся рыцари. Надежды узнать, что все-таки произошло, на сегодня не было никакой. Что же, это оставалось принять как должное и дождаться завтрашнего дня. Кроме того, с утра у мессира Анри какой-то совет, наверно, придется его разбудить. Если, конечно, он окажется в состоянии встать и донести до дворца свою похмельную голову.
Но опасения Алена оказались напрасны: молодость и железное здоровье сделали свое дело, и наутро у его господина не осталось ни малейшего следа от вчерашнего хмеля. Похмелья Анри, к счастью, никогда не знал; только, пожалуй, был он слегка более бледен, чем обычно, когда мальчик подал ему воды умыться. Графский сын сунул в таз голову, отфыркиваясь, вынырнул, по-собачьи тряся волосами и сея капли повсюду. Потом пригладил мокрые пряди ладонями, спросил Алена, как ни в чем не бывало:
— Слушай, ты не помнишь, что я вчера вытворял?
— Многое, мессир, — осторожно ответил Ален, подавая Анри рубашку. — Песню изволили исполнять… про святого Мартина, — добавил он, выбрав самый невинный из сеньоровых подвигов. Тот просунул руки в рукава, поинтересовался сдержанно:
