— Говорю, потому что знаю! Мир — дом злого Бога, если бы тутошний Бог был благой и все эти ваши святые были на самом деле — они бы правда помогали людям, а не так только… как твой дурацкий сахар! Для одних богатых, а для бедных ни разу в жизни, потому что… да! Потому что все плохо и никогда не исправится! Так овцу уговаривают, когда ее стригут, а потом и вовсе зарежут!
А разговор-то какой пошел… Причем шепотом, все шепотом — за дверью бдел одноглазый Ферран. Какое там бдел — сидел на соломе у противоположной стенки и сам с собой играл в кости, тренируясь выкидывать как можно больше очков в подготовке к решающему турниру с умельцем «господином кюре». Но друг для друга парень и девушка оставались двумя таящимися заговорщиками, ненадежно защищенными от всего мира, секретничающими, как друзья или любовники… о том, что же сломало навеки их жизни, о том, что убивало их.
— Как же так получилось? Отчего ты начала думать так?
— Да вот так и… получилось. А что в них хорошего, в католиках? Все врут без конца. Все до одного! Ходи в церковь, не ходи, никто не поможет. Мой дядька вот… когда поймал меня на сеновале и начал руками всяко хватать, он тоже все говорил: молчи, отец услышит, мать услышит! Молчи, ты же не еретичка, это не грех, а настоящая жизнь — а потом мы пойдем к кюре, и он покропит нас водой, и греха вообще никакого не будет! А как же не будет, если у меня потом кровь шла и шла, целых три дня шла, и отец так меня побил, что я в нужник кровью ходила! А дядька был католик! В церковь каждый год по два раза, и крестился перед едой, и еще матушке грозил, что сдаст ее инквизиции — как напьется, так и грозил сразу, и свиньей ругал… Старой свиньей! Сам он свинья! Католик! Как тот мерзкий солдат в Монкларе — сам воняет рыбой, тухлым воняет, и руками грязными лапает, и меня же грязью зовет! Вот они, святые ваши все! Все католики! Мне же до сих пор… до сих пор снится иногда!..
Грасида остановилась, часто дыша. Слезы давно уже катились по ее щекам — давно застоявшиеся внутри слезные потоки наконец прорывались наружу, прорывались — лучше бы ненавистью, пусть хотя бы один католик поймет, какие они все гады — но вместо ненависти получалось… что-то совсем другое. Трудно кричать шепотом — голос быстро садится. Грасида шмыгнула носом, размазала слезы и сопли рукавом. Проклятые сопли. Их-то кто сюда звал. Тело — слуга сатаны, так оно и есть…
— Господи Иисусе, — тихо-тихо выговорил Антуан. Он говорил так тихо, что и сам себя не слышал. Чтобы слышать себя — и ее — сам того не замечая, слез с табуретки, как-то боком подполз к подпревшему уже тюфячку. Плечи у Грасиды были острые — кости и кости. Что же тут лапать-то было тем подлецам, Господи — ведь скелетик же…
