— Мама ее… Побежала с младшей за молоком… А дом разбомбили… Не вернулась…
— Ясно… — угрюмо проговорил боцман. Кто-то опять выругался сквозь зубы.
— Давай тащи свою Асю… — проворчал боцман. И, не сдержав раздражения, приказал: — Быстро!
Тимка метнулся вверх по берегу. Ася, держа в руках пожитки, сразу пошла навстречу. Краснофлотец помог им забраться в шлюпку и, оттолкнув ее, впрыгнул сам.
Вещи запихали под носовое сиденье. Боцман велел ребятам пройти на корму. На сиденьях, между краснофлотцами, лежал расчехленный рангоут: мачта и парус.
— Весла! — негромко скомандовал боцман. — Обе табань![2]
Кормой вперед отошли на глубину.
— Обе — на воду! — скомандовал боцман.
И, на секунду приостановив движение, шлюпка пошла носом вперед. Ася и Тимка устроились на кормовом сиденье, у ног боцмана. Тимка оглянулся.
— Близко к берегу не держите, дядя Василь, вода светится, и шлюпку видно.
— Ясно… — коротко ответил боцман и, переложив руль влево, круто взял прочь от берега, на середину бухты.
Гребли четверо. Один краснофлотец остался впередсмотрящим, боцман командовал на руле. Два весла лежали вдоль бортов без применения.
Тимка понимал, о чем хотела спросить, глядя на него, Ася. Но отводил глаза в сторону и сам не спрашивал ни о чем. Во-первых, потому, что не время было затевать посторонние разговоры. А во-вторых, потому, что краснофлотцы, будто сговорившись, ни одним словом не обмолвились об их отцах и сосредоточенно смотрели за борт, когда Ася пыталась поймать их взгляды…
Весла опускались и выходили из воды без всплеска. Не звякнула на гребке ни одна уключина. Только негромко и однообразно журчала под форштевнем вода.
Когда прошли Каменный мыс, ощутимо потянул ветер. Боцман держал курс прямо — в открытое море. Скомандовал:
— Грести ровней! Р-раз!.. Р-раз!.. — И надолго замолчал, глядя из-под нахмуренных бровей в грязно-серую мешанину предутреннего тумана. Мятая бескозырка его была натянута глубоко на лоб и затылок, обветренные губы потрескались, небритое лицо заросло жесткой рыжеватой щетиной. Он да еще краснофлотец, что был впередсмотрящим, сидели в теплых фланелевках. Гребцы побросали их на рангоут и, засучив рукава тельняшек, почти касались грудью колен, когда заносили весла, потом откидывались на спину.
Небо заметно серело над головой. Звезды пропали, и крепчавший ветерок должен был вот-вот разогнать остатки тумана.
— Грести ровно! — повторил боцман. — Я буду говорить.
Он помолчал, шевельнув сдвинутыми к переносице бровями, и стало слышно, как журчит вода под форштевнем и вдоль бортов шлюпки.
