Миронов отстоял свое мнение. Он считал, что самое главное — не спугнуть Козлова-Нахабина.
В два часа они отправились в клуб, где находился Нахабин.
В клубе было малолюдно. Сверху слышалась музыка, там занимался хореографический кружок. У телефона за маленьким столиком сидела вахтерша.
— Козлов у себя? — спросил Миронов.
— Кажись, у себя. Видела, проходил, а не ушел ли, не знаю.
— Где его кабинет?
— На втором этаже, аккурат по правой руке третья дверь.
Они поднялись наверх, постучали в дверь кабинета.
— Входите, — раздался голос.
Они вошли. За столом, откинувшись в кресле, сидел небольшой человек с пышной темной шевелюрой. Он разговаривал с посетительницей.
— Вы ко мне, товарищи?
— Вы Сергей Филиппович Козлов?
— Я. А по какому делу?
— Нам бы поговорить наедине.
— Ага, — пристально разглядывая вошедших, сказал Козлов. — Сейчас мы с Ангелиной Тимофеевной закончим… Так вот, — заторопился он, искоса посматривая на посетителей, — зал мы вам сдадим и оркестр будет, ну а порядок обеспечить — это ваше дело.
— Спасибо вам, Сергей Филиппович, — встала женщина, — вы с меня такой груз сняли, такой груз…
— Прошу вас, товарищи, — сказал Козлов, едва она вышла, — чем могу служить?
— У нас к вам такого рода дело, — начал Луганов, — хотелось бы удостовериться в некоторых деталях…
— Да вы откуда будете? — спросил Козлов.
Миронов секунду жестко смотрел в лицо администратора, потом вынул свое удостоверение:
— Мы к вам, гражданин Нахабин, по очень важному делу.
У человека за столом резко взлетели вверх брови, потом он прикрыл ладонью глаза и так сидел с минуту, если не больше.
— Ладно, — он отвел руку от лица. — Виноват — сам и отвечу. Спрашивайте, товарищи.
…Нахабин ничего не утаил. Говорил откровенно и подробно.
— Я был взят на фронт в декабре сорок первого. До этого держали в запасе. Немцы уже подошли к трамвайным путям Ленинграда, когда я надел серую шинель. Я трижды просил направить меня добровольцем на фронт. Конечно, вы можете не поверить мне, но остались бумаги. И вот подошло мое время. С декабря я участвовал в боях. Потери у нас были большие, и полк наш все время менял свое обозначение, я оказывался то в одной, то в другой части — шли постоянные переформировки. В январе сорок второго года на нашем фронте начались большие бои. Мы пытались перейти в контрнаступление, как наши части под Москвой. Но не удалось. Двадцать второго января мы пошли в атаку. Немцы, видно, ждали этого удара. Нашу пехоту встретили у проволоки сильным огнем. Я полз рядом со старшиной. Когда он упал раненый, то позвал меня и отдал свои кусачки. «Режь проволоку», — говорит.
